На работу Алла Ильинична ездит на такси: "Считаю, заслужила в 91 год". А когда-то она любила пеший туризм и исходила полстраны с рюкзаком за плечами. Этот рюкзак ее часто перевешивал: в ней всегда было максимум 55–56 кг. Она такая хрупкая, что друзья-мужчины дважды ломали ей ребра, просто крепко обняв. А ростом она чуть больше полутора метров. Так что во время операций ей всегда приходится забираться на подставку, которую коллеги называют "каретой". "Видите, как я хожу? — спрашивает Алла Ильинична, которая и правда ходит с трудом. — А руки работают. И голова — тоже". 

О вступительном экзамене и Лермонтове
Я безграмотно пишу. Когда училась, отправляла письма маме, она была педагогом. Приезжаю домой, на столе лежат мои письма, и красным карандашом подчеркнуты ошибки. Как будто я диктант писала. Сначала я возмущалась, потом мне стало смешно. 

А на вступительном сочинении меня спас Лермонтов. Я его с детства люблю, очень много о нем читала, и как раз была о нем тема. У меня такое получилось сочинение! Мне сказали: "Вы с ошибками написали, но у вас содержание такое хорошее, что мы вынуждены вам поставить четверку".

Так я поступила во 2-й Московский медицинский институт им. Сталина.

О студенчестве и соевых пирожных
В студенчестве мы жили впроголодь, но жизнь улучшалась с годами. Помню, когда появились соевые пирожные. Они стоили 40 копеек — столько же, сколько проезд. А стипендия была 118 рублей. Покупаешь пирожное, съедаешь, едешь зайцем. Нас ловили, говорили: "Когда ж вы наедитесь этими пирожными?" Но все понимали, что мы голодные. И отпускали.

О "крещении в хирурги"
На выпускном экзамене я по хирургии получила "тройку". При том что занималась ею с третьего курса, а с шестого оперировала. Я фантазеркой всю жизнь была. Когда шла в мединститут, хотела работать с прокаженными. Тогда в Подмосковье был лепрозорий. Я книжки о них читала. Но как только попробовала хирургию, как говорится, нюхнула крови, — уже от нее не отходила.

У нас на курсе общей хирургии преподавал знаменитый Борис Петровский, он потом стал министром здравоохранения СССР. Мы все, конечно, хотели с ним поработать. Я стою — маленькая, хоть и на каблуках, но тогда высокие каблуки еще не носили. У меня колпак, ни единого волоска не видно, и халат с засученными рукавами. Он так нашу компанию посмотрел и говорит: "Вы будете мне ассистировать". Во время операции кровь мне брызнула прямо в лицо. Он говорит: "Считайте, я окрестил вас в хирурги".

Много лет спустя он приехал к нам в рязанскую больницу. Поглядел на меня и говорит: "Ну я прав был, говорил, что ты станешь хирургом?" Я прямо обалдела! А потом поняла: мы у него были первые студенты. А первых запоминаешь.

О "гусынях" в Туве и рязанских волках
После института мы с подругой Олей поехали в Туву. Глупые девчонки были. Ее отец работал в мединституте, предлагал остаться на кафедре патофизиологии. Мы: "Нет, мы поедем хирургами!" Он сказал: "Гусыни! Ну и езжайте". Нам было по 24. Ольга хотела на Алтай, я — на Дальний Восток. Мы с Ольгой подошли к карте, смотрим — Тува: и то близко, и другое.

А через несколько лет я вернулась в Рязань. Работала в санитарной авиации, много летала. Как-то пилот долго кружил, никак не садился. Говорит: "Там волки". А я: "Ну и что?" Волки, по-моему, очень приятные животные. Мне их всегда жалко — их убивают ни за что.

О специальности и пророчестве
Я уже работала в ординатуре, у меня была специализация по щитовидной железе. И как-то выступала на конференции, должна была сказать "у больного большой зоб". И вместо "з" произнесла "ж". Все смеются… А через некоторое время я ушла в проктологию. Коллеги решили, что та оговорка была пророчеством.

Проктологией в Рязанской области тогда никто не занимался, не умели лечить элементарные вещи. И тут пришла путевка на курсы по проктологии. Я вызвалась. 

О Сталине и вере
Мама была из очень верующей семьи, она меня крестила в детстве. Но нас никто не воспитывал в вере. Я к богу пришла, когда мне было уже под 60. Меня мама стала в церковь водить.   

А в детстве нас растили в советском духе. Когда в октябрята принимали, значок прикололи. Осень, я иду домой в пальто нараспашку. Мама мне: "Застегнись, холодно!" А я хотела, чтоб значок был виден. А когда я стала пионеркой, у нас была такая шутка: "Ответь за галстук!" "Не трожь рабочую кровь, когда уберешь, тогда возьмешь". Не знаю, что это означало.

Мы Сталина очень любили. Когда он умер, у нас в доме появился его портрет. Хотя мой дядя был судим. За чепуху, рассказал какой-то анекдот. И все равно он никогда не ругал Сталина. Говорил: "Он — вождь. Настоящий".

Я была комсомолкой, а в партию вступать отказалась. Это при Брежневе было. И это уже была не сталинская партия. Мне сказали: "Ну тогда вы не можете быть заведующей отделением". Но потом все равно сделали.

Я и сейчас, если вижу в газете портрет Сталина, эту газету не выкидываю. Сохраняю.

О первых шагах и 12 котах
В моем детстве у нас была собака Нелька. Я подползала к ней, обнимала за шею, она вставала… И так я постепенно начала ходить. Так что первые шаги я сделала не с людьми, а с собакой. Что ж удивляться, что я люблю животных? У меня дома 12 котов. А за окном кормушка для птиц.

О медицине и технологиях
За эти годы медицина, конечно, усовершенствовалась. Появились технологии и обследования, о которых мы и не мечтали. Но в нее часто возвращаются старые методы. 

Компьютером я пользоваться не научилась и не хочу. Да и некогда. Вот книга — другое дело: ты ее держишь в руках, она пахнет… Раньше я перед каждой операцией заглядывала в анатомический атлас. Не то чтобы готовлюсь, но возьму, погляжу.

О пациентах и деле
У нас был доктор, который подходил к умирающему пациенту и говорил: "Да ты совсем хороший! Скоро встанешь!" Больной засияет, улыбается, и через день-два умирает. Пациентам надо поднимать настроение. Хотя сейчас говорят, что нужно резать правду-матку.

Я брала пациентов, которых коллеги считали неоперабельными. У одной из таких пациенток сейчас двое детей.

Надо любить дело, которым занимаешься. А еще надо любить людей. Хотя я всегда считала, что мне больше нравятся животные. Но больных своих я люблю. Всех.