Достаточно предъявить публике два тезиса: о том, что лауреат Нобелевской премии по литературе понимает, чем руководствовались убийцы писателя Олеся Бузины, и что украинский можно и нужно внедрять насильственно, лишая русских права пользоваться родным языком. При этом национализм в Европе и России она считает чудовищным явлением, угрожающим подорвать основы цивилизации.
Хрестоматийность этого интервью еще будет оценена по заслугам. Ровно то же самое нам говорят в течение длительного времени куда более продвинутые в интеллектуальном отношении единомышленники Алексиевич, но редко кто из них, за исключением совсем уж анекдотического персонажа Саши Сотника, позволил бы себя так неприкрыто заявить, что у русских нет никаких прав, даже на жизнь, как в случае с Бузиной, а у народов, которые Россия угнетала веками, есть право на любое насилие в отношении русских.

Многие писали о том, что если бы Светлана Александровна позволила бы себе рассуждать подобным образом в беседе с западным журналистом, то ее немедленно предало остракизму то самое западное общество, в верности идеалам которого она клянется.

Но, кстати, наши либералы, если даже и не понимают, то инстинктивно чувствуют, что на Западе говорить стоит, а что нет, и потому там с ними происходит головокружительная метаморфоза – они моментально переключают регистры своих обличительных инструментов из вполне себе нацистского концепта о народе, который есть генетический раб и палач в одном лице, в положение о нарушениях прав человека и ограничениях гражданских свобод.

Еще на один момент в интервью мне хотелось бы обратить внимание, поскольку, как мне кажется, он остался незамеченным в море откликов на шедевр, случайно рожденный великим белорусским писателем. Алексиевич говорит о том, что не видела смысла работать в Чечне и не желает сейчас видеть происходящее в Донбассе, поскольку при написании своих книг уже исследовала горе и трагедию других людей, а значит, точно знает, как страдают все другие.

Утверждения более антихристианского представить себе невозможно, поскольку личность Бога и личность его твари являются в христианском вероучении центром мироздания, а это означает, что каждая судьба неповторима, каждому требуется помощь и сочувствие, понимание уникальности его отдельной истории.

Нет, конечно, людей можно группировать по каким-то признакам, но отказывать жителям Донбасса в праве утверждать и обосновывать собственную правду о своей беде и ее причинах на том основании, что они являются одним из осколков зловещего, порочного, проклятого русского мира – а именно это писательница имела в виду, просто была не в состоянии точно выразить – это прямо говорить, что это не люди, а какое-то глухое, слепое, нелепое и мертвое сообщество человекообразных существ.
Лауреат премии Ленинского комсомола остается человеком, примитивный взгляд которого формировался в советские времена, и этим самым временам она и принадлежит без остатка.

Бездушное деление людей на тех, кто заслуживает сочувствия, и тех, кто нет, характерен как раз для селекционного подхода, когда человек был упакован в классовые ярлыки, и его ценность и прогрессивность определялась именно их качествами. Здесь национальность сменила классы, но привычка механически классифицировать людское сообщество осталась неизменной.

Далее, этой самой «молодежи» – в России мало. Если посмотреть на банальный график рождаемости, то сразу видно, что количество родившихся за год детей, дойдя до своего пика в 1987-м (нынешние тридцатилетние), дальше поехало вниз-вниз-вниз, пока не спустилось до нижнего предела в 1999-м (привет, нынешние восемнадцать), после чего стало медленно, в час по чайной ложке, восстанавливаться. Так что нынешние предпенсионные либералы могут сказать спасибо любимым девяностым за то, что теперь у них почти нет демографического актива.

Далее, важно и то, что с революционной точки зрения люди сейчас слишком хорошо живут. Нет, на самом-то деле живут тяжело, трудно, бедно – но для молодежной революции этого все равно мало. Для нее нужны толпы нищих ребят – именно нищих, и желательно деревенских, полуграмотных, безработных и очень злых. Тогда получается большой бум-бум. А с хорошими мальчиками и девочками, к счастью, не получается ничего.
Далее, про «нет будущего» и «нет перспектив» – это особенно стыдная чепуха. Россия – страна, где никаких перспектив нет у человека старше 45, если он не вышел в начальники и короли своего дела, страна жесточайшего эйджизма и принудительной юности. Поэтому рассказывать нам здесь о том, что у двадцатилетнего в мегаполисе жизнь не удалась, – это чистое издевательство, все равно что блондину в немецкий концлагерь идти жаловаться на жизнь.

Далее, важно понимать то, что молодость у нас – кочевая. Миллионы людей старше шестнадцати, но младше тридцати едут со всей России в несколько огромных муравейников, а многие из них потом еще едут дальше, на запад.

А это движение ведет к тому, что кочевники редко голосуют на любых выборах, они редко имеют собственность (она осталась у мам и бабушек в родном городе), да и вообще они мало привязаны к конкретному месту: сегодня квартира на четверых в Москве, а завтра, может, в Берлин или в Индию двинем.

Никакое «будущее», даже самое барабанно-трескучее, так не создается – для него нужны люди оседлые, те, у кого дом – только здесь. Поэтому я скорее поверю в восстание пенсионеров, чем в бунт временных квартиросъемщиков.

Далее, против любых перемен работает клиповое сознание, лихорадочно мелькающие картинки в голове блогера. По законам нынешней молодости все должно быть быстро, очень быстро, и еще быстрее, что было вчера – то давно забыто.
А перемены надо стряпать медленно и терпеливо, нужно быть готовым к тому, что и в первый, и во второй, и в восьмой раз ничего не получится – как к тому было готово поколение 1980-х, привычное к сонному похмелью и тягучей пустоте на своих советских кухнях. А эти, теперешние – просто разбегутся в поисках других развлечений.

Ну и последнее.

Как известно, в русском языке есть великое непереводимое слово – poshlost.
Как можно было бы объяснить, что оно значит – на примере молодого человека в политике?

Когда в прежние годы лимоновцев вязали на Украине, когда их сажали в Прибалтике, когда их судили в Москве, когда в Серпухове 22-летнего Червочкина забили до смерти за лимоновскую его деятельность – это было страшно.

Но эти аресты, суды, тюрьмы и смерти не были бессмысленными. Это была русская история.

Это не была poshlost.

А когда милые, благополучные, скучающие дети играют в догонялки с полицией, а потом снимают друг друга на телефоны и скандируют про долой и позор – то дай им Бог всем и дальше жить так же весело и хорошо.

Но это она самая. Непереводимая.