Игорь Гомольский
Вчера я видел море и за четыре с лишним года разлуки оно сделалось ещё прекраснее. А несколько часов и сотен километров спустя - пил водку. За четыре с лишним года разлуки вкуснее она не стала.
Окончательно проснулся в живой цепи на погрузке гуманитарной помощи. Минут за тридцать забросить в грузовик несколько тонн еды - это вам не петушки на палочках. Хочешь или нет, а взбодришься.
Закурил, а тут и Аня Долгарева подошла. Отсняла последствия ночного обстрела в Ленинском и сразу к нам. Восемь лет читаем друг друга, а не узнала. Грешу на щетину и отросшие волосы.
Кофман снова дал бронежилет, который всю дорогу благополучно лежал в багажнике. Не люблю их. Тяжелые, громоздкие и привлекают ненужное внимание. Разве что совсем края крайние. Такое.
В тот раз ехали на машине Сергея - ополченца первой волны, этнического грека и просто очень приятного мужика. Грузовик с продуктовыми наборами еле-еле тащился следом и постоянно отставал, чем немало бесил всю компанию.
Не в меру бережливый водитель грузовичка старательно объезжал все ямки и кочки, умудряясь ползти черепахой даже в тех районах, где неторопливая езда опасна для здоровья. Уж и разгрузили его, а все равно ждать приходилось.
Простуженная Аня всю дорогу кашляла, а Кофман делал «страшные глаза» и отправлял ее к врачу.
- Да все нормально! Пью антибиотики. Мне…ветеринар назначил.
- Ну какой ветеринар?! Мы в курсе, что ты редкостная сучка, Анечка, но не настолько же!
Так и ехали.
На подступах к Мариуполю раскинулся палаточный городок. Там же в длинную очередь выстроились автомобили беженцев. Всякие: от совсем убитой «классики» до свеженьких лексусов. Многие без стёкол.
А ухода в домик администрации народ заряжает гаджеты. Над входом - флаг ДНР. Прямо за ним - полевая кухня. Там дают кашу с тушенкой, хлеб и очень сладкий чай. Люди обедают за пластиковыми столиками а-ля «придорожная кафешка». На стульях отдыхают бойцы.
Здесь встречаем «Ильича» - немолодого, но энергичного дядьку с седой бородкой и в старомодной разгрузке. Он отвечает за этот район. Пока мы курим, подъезжает «Урал» с гуманитаркой. Солдатики и гражданские разгружают машину. Вокруг носятся журналисты. Где-то работает миномет.
Едем к 41-й школе. Тут мы с Долгаревой не сговариваясь опускаем стекла и начинаем снимать. Мариуполь сегодня - город почерневших домов и могил у дороги. Он весь хрустит под ногами бетонным крошевом и битыми стёклами.
Тормозим на широком проспекте, чтобы «свершить часы». Выходим. На дороге лежит что-то, замотанное в ковёр и тряпки. «Думаешь, это человек?», - спрашивает Аня. Верить не хочется, но форма жуткого «свертка» обмануться не позволяет.
Местные днем постоянно на улице. В квартирах и холодно, и нечего делать. А у иных жилья не осталось. Здесь же и общение, и костры, на которых готовят пищу. Ловлю себя на мысли, что все это уже видел в Донецке. Паршивая мысль, неприятная.
«Ильича» здесь любят. Он первым заехал в этот район и оказал помощь, на которую, по-моему, никто уж не надеялся. Жили в подвалах и впроголодь, жутко мёрзли и пили талый снег.
Ещё, как ни странно, местные с неожиданной для меня теплотой говорят о бойцах Рамзана Кадырова. Мне эти бородатые парни всегда представлялись, в первую очередь, свирепыми воинами, а вот поди ж ты! И здесь, и в другой части города про них говорят, что «уже родные». Выходит, что и я тоже раб стереотипов.
Пока машинка разгружается, мы общаемся с людьми. Долгарева - девочка и вся в «милитари». К ней тянутся. Человек в форме - это какая-то ясность. У него можно попросить и спросить. С ним можно поделиться горем, через него можно передать весточку.
Ко мне тоже подходят, но все больше за сигаретами. Просят одолжить телефон, но связи здесь нет. Пока нет. В связи с этим люди оказались в информационном вакууме. Что происходит в городе? В какие районы можно пройти, а куда лучше не соваться? Что с роднёй? Вопросов у них миллион. Главный - насчёт возвращения «под Украину».
И объяснение тому находится моментально. Мэр их бросил, а депутатов в городе осталось всего шестеро. Снимаешь разрушенный дом, а тебя уже тянут за локоть. Пойдём, дескать, покажу, где украинская гаубица стояла.
Эти люди не злы на «Азов». Они в ярости. «Вот памятник жертвам обстрела у нас поставили. Но вы спросите: стал бы Бойченко мэром без этих обстрелов? Да только из-за них и стал», - рассуждает пожилой мужчина в очках.
Я таких людей только в кино о войне видел. Такой прямо интеллигент из бомбоубежища. Мягкий, добродушный. В прямоугольных очках, перчатках с обрезанными «пальцами», белой повязкой на рукаве и дружелюбной собачкой у ног.
Почти все гражданские тут с белыми повязками. Спрашивают у Кофмана: снимать или нет? Вчера, мол, военные говорили, что лучше снять. Саша объясняет, что белые повязки - опознавательный знак для бойцов. Гражданским, дескать, они ни к чему.
На вторую локацию через города не прорвёшься. В микрорайон Восточный «Ильич» ведёт нас по большому кругу. Ещё несколько дней назад сюда не пустили бы, а теперь вот можно собрать народ и раздать продукты.
Через каждые десять-двадцать метров тут встречается сгоревша техника, которую будто вывернули наизнанку. Тут и там оляются и торчат из земли «хвосты» реактивных снарядов, у дорог валяются горы «тубусов» от противотанковых гранатометов.
Пригородные деревья выгорели, от бетонных столбов остались «скелеты», высоковольтные линии порваны. Очень сильно пострадал частный сектор, но «слепые» и закопченные многоэтажки выглядят куда страшнее.
У 39-го дома по улице Курчатова имеется склад. Туда и сгружаем продукты. Через час-полтора сюда подъедет ещё одна машина. По идее хватит на всех.
Пока суд да дело, я отхожу за дом. «Что вы снимаете? Вон там из дома ракета торчит. Ее снимите!», - советует девушка. Пока верчу головой, Долгарева общается с местной старушкой. Не прекращая диалог, наклоняется и спасает рыжего кота. Тут же выясняется, что зверушка прикормленных и в спасении не нуждается.
К «Ильичу» подходит мужичок:
- А когда трупы вывезут, командир?
- Без полиции это нельзя. Вы уж потерпите.
- Да зачем мне мусора? У меня тут дядька!
- Я понимаю, но есть процедура. За ее несоблюдение наступает уголовная ответственность!
- Понятно.
Рядом со мной появляется дядька, удивительно похожий на хрестоматийного батюшку в штатском. Борода, шевелюра, широченные плечи и объемистый живот.
- Это ещё что! У нас рынок есть. Знаешь может? Там людей без воды и еды взаперти держали.
- Кто держал?
- Сам как думаешь? «Азовцы». Сволочи…
Собеседница Долгаревой уводит нас вглубь микрорайона. У подъездов тут готовят еду в почерневших кастрюлях и чайников, на детских площадках гуляют с малышней.
«Какой у нас город был! Какой город! Почему же Бойченко не сдал город? Все можно было сохранить», - плачет наша провожатая.
Из-за угла появляется тот парень, что спрашивал насчёт тел. Как-то нагловато просит сфотографировать его на фоне разрушенного дома. Из окон наблюдают люди. Хочется послать, но соглашаюсь. Какой-то он наигранно веселый. Просит найти его в соцсетях.
Идём вроде порознь, но уже вчетвером. Женщина вяло требует, чтобы парень унялся. «Вот там девушка до сих пор под завалами, а дядька мой в духовке лежит», - очень спокойно говорит парень Ане. Та изумленно переспрашивает. «В духовке. Знаешь, что это такое? В ней курицу запекают», - объясняет наш спутник.
«А дома восстановят?», - робко интересуется женщина, а я что-то отвечаю, но сам толком не слышу, что именно. Дядька в духовке. Что же от него осталось?
«Никто это уже не восстановит!», - уже рыдает она. Я поднимаю глаза и ноги подкашиваются. Здесь разрушения очень серьезные. В эту секунду и сам не верю, что этот дом ещё можно восстановить.
Дальше она вести отказывается. Рыдает. «Я туда не пойду. Не выдержу», - причитает она. Возвращаемся.
Самое ужасное, что в этот день люди подтвердили не только официальную и неофициальную информацию о происходившем в Мариуполе, но даже самые дикие слухи о зверствах, преступлениях и равнодуший как украинского государства, так и его «опричниках». Вплоть до того, что военные с гражданскими водой не делились. Водой!
На обратном пути все больше молчали.
целая эпоха ...
