форум для доброжелательного общения

Объявление

"Мне Россия ничего не должна, я с ней не торговался, цены за свою русскость не назначал и Россия никогда не уславливалась со мной о чем бы то ни было. Я не очаровывался бездумно Россией и не разочаровывался в ней, как ребенок, которому мама не купила игрушку... Я просто-напросто сам и есть часть России..." (с) Григорий Кваснюк

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » форум для доброжелательного общения » Жизнь на форуме » Памяти Че. Павел Розов


Памяти Че. Павел Розов

Сообщений 31 страница 60 из 89

31

http://dl3.joxi.net/drive/2021/10/08/0042/2750/2808510/10/239583ca62.jpg

Решила перенести сюда посты о Пашке из общей флудилки. Режет глаз сочетание постов о нем и новостей... Ну и сюда же добавлю Пашкины стихи и прозу

+2

32

Павел Розов

КРЫСЫ ГАМЕЛИНА

Свободный пересказ известной сказки.

Нильс зачарованно наблюдал за крысой, жадно вгрызающейся в женскую ногу чуть выше колена. На самого Нильса крыса не обращала никакого внимания, словно кроме нее и ее добычи на свете никого не существовало. Из разбитого виска на асфальт темным ручейком лилась кровь, успев уже образовать небольшую лужицу. Женщина была немолода и безобразно толста, но не упитанная, что является следствием хорошего, пусть и чрезмерного питания, а болезненно опухшая, из тех бесформенных и безвозрастных толстух, которых можно увидеть в самых нищих кварталах. Наверное, торопилась домой с приличным уловом - рядом лежали две большие хозяйственные сумки, продукты, бывшие в них, рассыпались по мостовой. Пластиковая бутылка с кока-колой подкатилась к его ногам, и он автоматически отшвырнул ее.

Напрягая всю волю, он все равно не мог оторвать взгляд от крысы, поедающей человечину. Он уже не в первый раз сталкивался с подобным зрелищем, но теперь чувствовал, что напуган более чем когда-либо за последние месяцы.

Пугало его то, что множеству продуктов, в том числе и мясным, разбросанным вокруг, крыса предпочла человеческое мясо. Причина смерти была ясна: увидев крысу, женщина испугалась и, оступившись, ударилась об острый выступ стены - об этом свидетельствовало кровавое пятно со следами волос на выщербленных кирпичах - или же она могла просто поскользнуться. Всего лишь нелепая случайность, ничего более, но невесть откуда взявшийся противненький внутренний голосок подсказывал, что, возможно, этой крысе известно на-амного больше о причине этого происшествия и что на самом деле она вовсе не невольная его виновница.

От этой мысли, заставившей зашевелиться волосы на его затылке, Нильс наконец вышел из охватившего его транса и швырнул в крысу той самой бутылкой. Бутылка ударилась об асфальт рядом с крысой, не причинив ей никакого вреда. Крыса неторопливо убралась в темноту подворотни, бросив на Нильса полный злобы и ненависти взгляд, от которого Нильс снова похолодел - уж слишком осмысленным показался ему этот взгляд.

Кто-то, подошедший сзади, отодвинул его в сторону. Оглянувшись, он увидел двух санитаров в давно нестиранных халатах, позади них стояла машина скорой помощи. Даже не взглянув на него, санитары прошли мимо и подошли к телу женщины. Лица у них были небритые и какие-то серые, отрешенные взгляды выдавали смертельную усталость. Окинув тело взглядом, тот, что шел впереди, положил носилки на землю и потер рукой щетинистый подбородок.

- Так... Вы ее знаете? - Его глаза остановились на Нильсе, и тот отрицательно покачал головой. - Так... - снова сказал он. Санитар надеялся, что Нильс окажется родственником или знакомым, и им не придется устанавливать личность женщины. Они вдвоем , не сговариваясь, переложили тело на носилки. Первый достал сигареты и закурил. Они перенесли тело в машину. Возвращаясь, второй подобрал бутылку с кокой и, скользнув по Нильсу бессмысленным взглядом, стал рассеянно откручивать пробку.

- Значит, вы ее не знаете? - Снова спросил первый, выглядывая из кабины.

- Нет.

Первый кивнул, нахмурившись, и захлопнул дверцу. Другой, забрав с собой бутылку, хлопнул дверцей с другой стороны.

Скорая отехала. Нильс пошел дальше по грязной, заваленной мусором улице.

Он старался не думать о происшедшем, вернуть себе то приподнятое настроение, в котором он находился до этого. Это был его день, и он никому не позволит испортить его. Тем более, крысам. Он зашагал быстрее, нервно сжимая в руках пакет с бутылками, в которых весело булькало шампанское. Он старался не обращать внимания на окружающую обстановку. Город ему никогда не нравился, даже до крыс. Ну а теперь и подавно.

Нильс вздохнул. Город умирал. Да, безусловно, этому городу пришел конец, и до окончательного превращения одной из красивейших жемчужин Старого Света в зловонную помойку осталось совсем немного. Он уже даже отдаленно не напоминал то место, где родился Нильс, и тот не испытывал к нему никаких теплых чувств. А через два, ну, максимум, через три года Гамелин совсем опустеет, и будет разлагаться под серым безжалостным небом, пока прогнившие крыши не рухнут, а отсыревшие от постоянных дождей стены не осыплются. Это произошло бы постепенно, если бы все шло естественным путем, но теперь, с появлением крыс агония города ускорится. Если, конечно, кто-то не избавит город от крыс. При этой мысли Нильс улыбнулся и ускорил шаг.

Люди утверждали, и не без основания, что появились они со свалок и если свалки были проблемой города, то крысы стали его кошмаром. Нильс давно уже не читал газет, не смотрел телевизор - его связь с внешним миром была напрочь разорвана на протяжении нескольких последних суматошных месяцев, но он подозревал, что во многих местах на земном шаре сейчас было не лучше, во многих городах и целых областях был свой кошмар. Где чернобородые фанатики, где озоновая дыра, где смог, где кислотные дожди...

В Гамелине это были крысы. Их появление было внезапным и повсеместным.

Как-то сразу они заполонили канализацию, причем в таком количестве, что рабочие отказывались туда спускаться. А на самой свалке крыс было и вовсе бессчетное количество. Крысы эти были огромными и отличались какой-то сверхестественной свирепостью.

Было множество случаев нападения их на людей, много было госпитализировано, несколько человек скончалось от укусов. На них ставили ловушки, их травили, но крысы, обладавшие прямо-таки сверхестественным чутьем, избегали ловушек и оказались иммунными ко многим смертельным ядам. Подмешанный в приманку яд тоже оказывал недостаточное воздействие - стоило одной крысе сдохнуть, как остальные тут же теряли к приманке всякий интерес - свойство, присущее всем крысам, но которым эти овладели в совершенстве. Пробовали заражать их вирусом микоматоза, но организм крыс научился ладить с вирусом так, что выживали оба. Отчаянные попытки городского управления распылять отраву с вертолетов привели к тому, что люди пострадали намного больше крыс. И вот тогда-то мэр издал указ, полный отчаяния - даже не указ, а скорее крик о помощи. Любому, предложившему действенный способ избавления города от крыс, назначалась премия в пятьсот тысяч долларов, ну и как моральное вознаграждение - звание почетного жителя города. Вот тогда Нильс и заперся в опустевшем институте, неделями не выходя на улицу, питаясь только консервами и концентратами. И теперь он мог с гордостью сказать, что эти месяцы суматошной работы не прошли зря, и ему есть что предъявить мэру.

+2

33

Размышляя об этом, Нильс вышел к университетской площади. Посреди площади возвышалась статуя юноши со свирелью - памятник знаменитому Гамелинскому Крысолову, который, если верить легенде, спас в незапамятные времена город от нашествия крыс. Нильс криво усмехнулся, глядя на памятник. В отличие от тех, мифических крыс, эти уж точно были реальной опасностью, и ему, очень даже возможно, придется повторить подвиг Гамелинского Крысолова. Его насмешила мысль о том, что история повторяется иногда довольно-таки странным образом. И уже гораздо позже ему пришла в голову не совсем веселая мысль о том, что легенда эта, возможно, на самом деле являлась пророчеством.

Уже почти стемнело - сумерки здесь наступали быстро, из-за облаков ядовитого дыма, которыми город был обязан химическим заводам.

Сумерки придали площади еще более мрачный вид, чем она имела при дневном свете. Легкий ветер перегонял по ней клочья рваной бумаги и мелкий мусор.

Старинные трехсотлетние здания, окружавшие площадь, поражали своей запущенностью и казались совсем вымершими. Таким казалось бы и здание самого института, если бы не несколько светящихся окон. Институт был давно закрыт, занятия прекращены, персонал распущен, и только Нильс с ассистентом и несколько подобных ему энтузиастов-одиночек продолжали снимать отдельные лаборатории, оплачивая из своего кармана счет за электричество и все расходы на исследования.

Только в отличие от них Нильс занимался конкретной задачей. Он собирался избавить город от крыс. И, кажется, он своего-таки добьется.

Нильс прошел через запыленный, давно не убиравшийся вестибюль и поднялся по лестнице на второй этаж. Зашел в свою лабораторию, представлявшую собой весьма хаотичное зрелище: столы, заваленные приборами вперемешку с остатками недоеденной пиццы на пластмассовых тарелках и переполненными пепельницами, в углу стояла раскладушка со смятым одеялом с сигаретными подпалинами - в последнее время у них не было времени на уборку и даже еду они заказывали по телефону или питались имевшимся у них довольно внушительным запасом консервов. Посреди комнаты стоял манеж - так они называли испытательный полигон, в котором они проводили опыты над крысами.

Манеж представлял собой незамысловатый лабиринт, к которому были подключены различные приборы, возле одного из них, ссутулясь, возился Мартин Кристенсен - ассистент Нильса. Это был некрасивый низенький и грузный человек с постоянно вжатой в плечи головой и большим пятнистым зобом. Повадками и голосом он сильно напоминал гуся, за что его так и прозвали. К тому же, если его так называли в его присутствии, то Мартин вытягивал шею и начинал совсем по-гусиному возмущенно гоготать, отчего сходство только еще больше увеличивалось. Так он гоготал, когда был сильно раздражен или нервничал. Гусь был довольно скользким типом, отчего Нильс его сильно недолюбливал, хотя тот и был хорошим работником, и, если бы не сложившиеся обстоятельства, он никогда не связался бы с ним. Впрочем, жалеть об этом ему не пришлось, а сегодня Гусь казался ему и вовсе отличным парнем.

- Ну что, Мартин, все в порядке? - Гусь испуганно вздрогнул, но когда обернулся и увидел Нильса, на его круглом лице заиграла довольная улыбка.

- Все в порядке, док.

Нильс подошел к столу и расчистил место, просто смахнув мусор на пол, в пространство между стеной и столом. На освободившееся место он выложил из сумки две бутылки шампанского и коробку дорогих конфет. На эту покупку у него ушли почти все оставшиеся деньги.

- Сегодня мы будем праздновать нашу победу. Мартин, неси стаканы, Нильс открыл коробку с конфетами и, не удержавшись, попробовал одну. К нему подошел Мартин с двумя кофейными чашками в руках.

- Нет, сей благородный напиток полагается пить из прозрачный посуды.

С этими словами Нильс взял со стола две большие пробирки, тщательно промыл их под краном и выставил на стол.

- Это, конечно, не богемское стекло, но нам выбирать не приходится. Нильс стал откупоривать бутылку, Гусь жадно наблюдал за ним, сжимая в руках свою пробирку. По-гусарски хлопнув пробкой, Нильс разлил шампанское в пробирки.

- Ну что ж, первый тост будет за удачу. - Нильс торжественно улыбнулся, и Мартин улыбнулся ему в ответ:

- За удачу.

Нильс пил медленно, наслаждаясь шампанским и ощущая полное умиротворение.

Сегодняшний инцидент с несчастной женщиной как-то позабылся, усталость прошла, и осталось только ощущение полного триумфа. Когда он кончил пить, Гусь расправлялся с конфетами и уже успел до неприличия измазаться шоколадом.

- Мартин, что вы собираетесь делать после того, как получите деньги? Если, конечно, это не секрет.

Мартин пожал плечами и, прожевав очередную порцию конфет, ответил:

- Еще не знаю. Наверное, уеду к маме и открою свою закусочную, а институт заброшу к чертовой матери.

Забавно, подумал Нильс, он никогда бы и не подумал, что у подобного субчика может быть мать. А при мысли о том, что будут подавать в закусочной Гуся, он чуть было не рассмеялся. Чем, говоришь, питаются гуси? В любом случае, его туда калачом не заманишь.

- Я тоже уеду отсюда. В такое место, где бесконечные пляжи, много выпивки, много шоколадных туземок и симпатичных туристок и круглый год солнце. - Он вольготно откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он подумал о том, что должны же еще остаться где-то на белом свете такие места. - Свою долю пущу в оборот и, думаю, денег мне хватит и на обеспеченную почтенную старость и на многое другое. А про Гамелин я забуду как про страшный сон.

Он посидел немного с закрытыми глазами, размышляя о своем безоблачном будущем. Гусь с аппетитом жевал конфеты и не мешал ему мечтать. Через некоторое время у Нильса возник тост за новых гамелинских крысоловов, который Гусь встретил с восторгом. Они выпили, затем он рассказал Гусю старый, бородатый анекдот и они долго вместе смеялись. Нильсу стало легко и радостно, вознаграждение он уже считал своим, и все у него было хорошо. Так они сидели допоздна, смеясь и попивая шампанское.

Где-то на улице закричала женщина, затем коротко взвыла сирена и прозвучало несколько далеких выстрелов. Еще раз зазвучала сирена, уже дольше и ближе, через университетскую площадь промчался полицейский автомобиль, и все смолкло, только все те же крысы, становившиеся с наступлением темноты хозяевами города, тихонько попискивая, копошились в многочисленных подворотнях. Легкий ветерок пригнал тучи и на опустевшие улицы закапал мелкий кислотный дождик.

+1

34

И город с головой окунулся в ночь.

* * *

Просыпался Нильс тяжело, голова раскалывалась от боли и кружилась.

Очевидно, сказалось нервное напряжение, и после бутылки шампанского он чувствовал себя словно после отчаянной попойки. Откуда-то извне в сознание настойчиво рвалось неясное жужжание. Встряхнув головой, Нильс понял, что звонит телефон. Звонил он давно и, наверное, он-то и разбудил его. Тяжело поднявшись, он прошлепал босыми ногами по заваленному мусором полу.

Насколько он помнил, телефон звонил в первый раз за последний месяц. Он поднял трубку, обессилено привалившись к столу.

- Алло! Это университет? - Произнес в трубке женский голос. Голос был приятным и волнующим - такой голос должен быть у очень красивой девушки.

- Да, это университет. Что вам нужно? - он с неудовольствием отметил, каким хриплым и неровным был его собственный голос. Новый приступ головной боли заставил его поморщиться, и он пропустил следующую фразу девушки: Простите, что вы сказали?

- Мне нужен доктор Нильс Хольгесон. Могу я с ним говорить?

- Конечно можете. Это я. Чем могу быть полезен?

- Я звоню из мэрии по поводу вашего вчерашнего звонка. Мэр готов встретиться с вами сейчас же. Он приедет к вам в университет. Вам это удобно?

Нильс несколько обалдел от услышанного. Он хотел звонить в мэрию только сегодня, заранее подготовившись к встрече, но, наверное, вчера не вытерпел и все-таки звякнул. Вот дьявол, он совсем не хотел сейчас никаких бесед на высшем уровне . Мучимый жестоким похмельем, он больше всего хотел обратно завалиться в постель. Он подумал, что, должно быть у них и вправду хреново идут дела, если мэр заочно согласен на встречу в ответ на ночной звонок подвыпившего незнакомца, да еще в любое время и где тому будет угодно. Но все же решил не искушать судьбу и ответил, что он будет готов в десять часов и будет ждать мэра у себя. Девушка на другом конце провода поблагодарила его и повесила трубку.

Нильс схватился рукой за грозящую развалиться голову и взглянул на часы. До десяти оставалось еще более двух часов. Он приготовил кофе и растолкал Мартина, заставив его настраивать аппаратуру. Возмущенно бормоча и жалуясь кому-то невидимому, Гусь взялся за работу.

Нильс налил себе кофе и отпил из чашки. Кофе был отвратительный, с кислым привкусом. Он добавил сахара, но от этого кофе стал еще хуже и, отпив несколько глотков, он вылил его в раковину. Туда же последовала и чашка.

Взглянув на себя в зеркало, он поморщился. Костюм, как и рубашку, он не менял уже недели две, и теперь они представляли собой печальное зрелище.

Давно нечесанные волосы образовали неряшливое воронье гнездо, а трехдневная щетина удачно гармонировала со всем остальным. Нильс выругался - у него даже не было во что переодеться, до дома далеко, а здесь кроме смены белья у него ничего не было. Он вышел из этого положения, надев лабораторный халат и плотно запахнув ворот. Затем сходил в туалет, побрился и причесался.

Вдвоем с Гусем они подготовили к демонстрации аппаратуру, после чего Нильс сходил в подвал, в помещение, где держали подопытных животных, и принес клетку с двумя лабораторными крысами. Зверьки вели себя беспокойно, словно догадывались о своей участи.

Нильс едва успел управиться со всеми приготовлениями, как к центральному входу в университет подехал шикарный черный лимузин в сопровождении кремового мерседеса . Нильс увидел, как из автомобиля вышли люди и прошли в здание. Он встретил их на лестнице и проводил в свой кабинет. Мэр был маленьким и круглым, у него было круглое добродушное и открытое лицо, приятное впечатление от которого портил чересчур уж колючий взгляд. Прежде чем заговорить, он некоторое время катался по лаборатории на своих коротеньких ножках, внимательно оглядываясь и принюхиваясь.

За ним в почтительном молчании стояли два одинаковых сухопарых типа в очках, в одинаковых серых плащах и с одинаковыми портфелями из крокодиловой кожи и верзила с оттопыренной на груди курткой, под которой явно скрывалась наплечная кобура. Войдя, он внимательным взглядом окинул помещение и, не обнаружив ничего настораживающего, встал у двери. Еще была хорошенькая брюнетка-секретарша в коротенькой юбочке и с такими ослепительно-белыми ногами, что даже Гусь взмок, нарочито внимательно возясь с приборами и изо всех сил стараясь не пялиться на эти ноги.

Нильс понял, что первым должен заговорить мэр, и остальные ждут именно этого. Он сел на стол, плотнее запахнув халат и, одарив секретаршу ослепительной улыбкой, спокойно облокотился на осциллограф, наблюдая за мэром. Его слегка забавлял этот ритуал.

Наконец мэр остановился напротив него и произнес:

- Я надеюсь, вы понимаете всю сложность создавшегося положения и не станете понапрасну отнимать у меня время. Я готов выслушать вас, и если ваше предложение заслуживает внимания, я думаю, мы договоримся. - Он еще раз прошелся по комнате и продолжил. - Я так понимаю, что вы разработали некоторое средство, позволяющее избавить город от крыс, не так ли?

- Абсолютно верно. - Подхватил Нильс, спрыгивая со стола. - У меня есть то, что поможет решить вашу самую большую проблему...

- Видите ли, - перебил его мэр: - Вы далеко не первый, кто предлагал нам свои услуги, но проблема так и не решена. Нам нужны убедительные доказательства, что ваш аппарат, газ, или что там у вас, будет действовать.

И эти доказательства нужны нам как можно быстрее.

- Я готов продемонстрировать действие своего аппарата прямо сейчас и вы сами убедитесь, что это как раз то, что вам нужно. - Нильс не без удовольствия заметил выражение приятного удивления на лице мэра:

- Прошу вас.

С этими словами он подвел мэра к манежу , остальные члены делегации двинулись следом, с любопытством заглядывая внутрь лабиринта.

- Сначала я продемонстрирую аппарат в действии, а затем подробно разумеется, в разумных пределах - опишу принцип его работы. Итак, это манеж , где мы проводим испытания прибора. Сейчас я выпущу крыс в лабиринт, затем включу прибор.

Он поднял заслонку, отделяющую клетку с животными от лабиринта. Крысы, осторожно принюхиваясь, стали исследовать лабиринт, представляющий собой замкнутую окружность с несколькими ответвлениями.

- Прибор находится на подвижном кронштейне, закрепленном над манежем.

Обратите внимание на поведение крыс при включенном излучателе.

Нильс щелкнул тумблером, включив излучатель. Крысы, только что бестолково бродившие по лабиринту, застыли на месте: хищные морды направлены в сторону излучателя, красные глаза неподвижно и бессмысленно уставились в одну точку. Нильс почти физически почувствовал невероятное напряжение, исходящее от двух зверьков, находящихся в западне, и ему стало немного не по себе.

Повернув переключатель, он стал двигать кронштейн по периметру манежа , и крысы последовали за ним, ни на шаг не отставая от него, ступая почти нога в ногу. Нильс поднял глаза и взглянул на мэра. Тот зачарованно наблюдал за двумя белыми комками шерсти, безвольно кружащими по лабиринту. Казалось, что они даже не дышали. Нильс увеличил скорость вращения кронштейна, и крысы стали послушно бегать за излучателем. Когда он заметил, что они вот-вот упадут от изнеможения, он выключил излучатель. Крысы разом остановились, словно наткнувшись на какую-то невидимую стену, и, загнанно дыша, стали недоуменно оглядываться.

Когда Нильс взглянул на мэра, тот медленно отвел глаза от манежа и в раздумии стал чесать за ухом.

- Если я не ошибаюсь, это какой-то вид гипноза. - Он скептически поднял бровь, но Нильс понял, что сумел заинтриговать мэра.

- Прибор представляет собой излучатель, вырабатывающий определенную частотную комбинацию ультразвуков, воздействующую на нервную систему крысы...

- Я так и думал, что это гипноз. - Опять перебил его мэр: - Должен вам сказать, что мы уже неоднократно использовали различные методы, чтобы загипнотизировать крыс, но ни один из них не дал ожидаемого результата.

- Я не договорил. Этот прибор не является инструментом для гипноза, и хотя впечатление от его действия очень схоже с гипнозом, воздействие, оказываемое им, гораздо глубже. - Теперь уже Нильс возбужденно заходил по комнате. - Частотная комбинация ультразвука, созданная мною, воздействует непосредственно на мозг, минуя органы чувств крыс - я имею ввиду слух. Это что-то вроде незамысловатой мелодии, которая воспринимается не ушами крысы, а ее мозгом. Таким образом, эффект, оказываемый на сознание животного, оказывается наиболее полным. У животного подавляется всякая воля к сопротивлению, вообще какая-либо воля. Сигналы, проникающие в мозг, полностью блокируют его, вызывая только одно стремление - двигаться в сторону излучателя, не взирая ни на какие препятствия. Вот смотрите...

Нильс снова включил излучатель. Он заметил, как присутствующие напряглись, словно в ожидании удара - значит, гнетущее воздействие прибора испытывал не только он один. Не страшно, в последствии этот побочный эффект можно будет устранить при помощи какого-нибудь экрана. Внезапно все присутствующие напряженно вздохнули - в то время, как одна из крыс послушно отправилась вслед за излучателем, другая, зашатавшись, повалилась на бок и, несколько раз в конвульсии дернув розовыми лапками, замерла. Нильс нагнулся над ней - из уха крысы на безупречно белую шерстку вытекал малюсенький ручеек крови.

- Кровоизлияние в мозг. Система еще не полностью доработана и такое случается в одном-двух случаях из десяти. Но... - Нильс пристально посмотрел в глаза мэру. - Но, я думаю, в нашем деле это не помешает, скорее наоборот. Не так ли?

Глядя куда-то в сторону, мэр кивнул, судорожно передернув плечами. Глядя на него, Нильс поморщился. Он не любил слабых людей.

- Ну что ж, я продолжаю опыт. - Он снова включил излучатель, и оставшаяся крыса продолжила свое бессмысленное шествие по кругу.

Нильс нажал на кнопку, и кронштейн свернул в отвлетвление лабиринта, представляющее собой небольшую ванну, наполненную водой. Крыса безропотно последовала за ним в западню. Будь она не под действием излучателя, ей ничего бы не стоило преодолеть это препятствие, но сейчас она лишь беспомощно пошла на дно, все так же расслабленно дыша, только в легкие ее вместо воздуха проникала вода. Через несколько секунд она осела на дно неопрятной кучей. Нильс потянулся и выключил свет в лабиринте, скрыв два маленьких звериных трупика.

Повисло тяжелое молчание. Гусь чуть ли не испуганно глядел на гостей, Нильс наблюдал за их реакцией. Мэр задумчиво теребил бородавку на подбородке, два типа в одинаковых пальто с отсутствующим видом пялились в противоположную стену, симпатичная секретарша стояла испуганная и бледная, словно на ее глазах только что произошло хладнокровное убийство.

- Я продемонстрировал это, чтобы вам было легче вникнуть в суть моей идеи.

- Прервал молчание Нильс, лучезарно улыбаясь. - Как вам известно, городская свалка примыкает к Старому Порту, и значительная ее часть находится на его территории. Именно там находится место наибольшего скопления крыс. Старый Порт представляет собой сеть каналов, разделяющих островки мусора. Если установить более мощный излучатель на катере и проплыть с ним по каналам, крысы, следующие за ним, сами утонут, и вам не надо будет беспокоиться об их ликвидации. Конечно, одним катером здесь не обойтись, и понадобится несколько оснащенных подобным образом судов и моторных лодок, но для первого, так сказать, пробного заезда, я думаю, хватит и одного. Все до смешного просто и напоминает сюжет легенды о Гамелинском Крысолове, но это действительно действенный способ, состоятельность которого я вам продемонстрировал.

Он замолчал, выдерживая торжественную паузу, победно глядя на мэра. Теперь слово было за мэром, и от сказанного им зависело будущее Нильса. О том, что от решения мэра зависело и будущее Гамелина, он как-то и не задумался. В этот момент мэр напоминал маленького мальчика, очень хотевшего приглянувшуюся ему игрушку, но вынужденного проявлять сдержанность, чтобы не показаться невоспитанным. Наконец он выпрямился, подкатился поближе к Нильсу и произнес, глядя Нильсу прямо в глаза:

- Я считаю и, надеюсь, что выражаю общее мнение, - он оглянулся на серых близнецов, - если скажу, что нам нравится ваш план, и его стоит опробовать.

Когда вы будете готовы к тому, чтобы провести испытание в Старом Порту?

+1

35

Сколько вам понадобится времени, чтобы смонтировать более мощную установку?

- Мэр неожиданно заискивающе улыбнулся, глядя на него снизу вверх.

Заглянув в его глаза, Нильс внезапно вздрогнул - столько было в них страстного желания поверить в то, что он, Нильс решит все его проблемы. Мэр смотрел на него, словно утопающий на протянутую к нему руку помощи. Вполне возможно, Нильс был его последним шансом, дающим надежду на переизбрание.

Нильс отвел взгляд, испытывая чувство не совсем понятной ему гадливости.

Ему вдруг расхотелось иметь любые дела с этим маленьким, слащаво улыбающимся человечком, хотя, собственно, что тут такого? Мер беспокоился о своей карьере, вполне понятное желание. Что поделаешь, толстячка угораздило стать мэром, когда город переживал не самые лучшие свои дни, но он, в конце концов, в этом не виноват. И все же Нильс не без труда нашел в себе силы снова растянуть губы в улыбке.

- Такая установка у нас уже есть, и сегодня или завтра мы все подготовим к испытаниям. Вам остается только предоставить в наше распоряжение катер.

- Хорошо. Как только будете готовы, звоните ко мне, об остальном я позабочусь. - Мэр подошел к нему и пожал руку, - Я очень надеюсь на вас.

Он повернулся, чтобы уйти, остальные проследовали за ним. В дверях мужчина в сером пальто остановился и пристально посмотрел на Нильса.

- Послушайте, а этот ваш прибор... Насколько широка область его возможного применения?

Нильс непонимающе взглянул на него.

- Ну, я имею в виду, что крысы ведь не такие уж уникальные животные, и эффект, создаваемый прибором, должен действовать не только на них.

Глаза очкастого как-то странно блеснули за толстыми стеклами. Он улыбнулся, показав на мгновение остренькие зубки грызуна.

- Ну, конкретно эта частотная модуляция воздействует только на нервную систему крыс и еще, может быть, некоторых грызунов. Хотя, в принципе, подобрать подобную комбинацию можно к нервной системе любого типа живых существ.

Очкастый снова оскалился и застегнул плащ.

- О, у вашего изобретения большие перспективы! Что, ж весьма забавно.

Забавно и любопытно. - он вышел, захлопнув дверь перед носом у опешившего от этих слов Нильса.

Нильс в растерянности остановился возле двери. Его вдруг прошиб холодный пот. Вот - подумал он: Вот и началось Этого он и боялся: не успеет он заявить о своем изобретении, как сразу обявятся вот такие, в очках, в одинаковых серых костюмах, с цепким взглядом, внешне почти неотличимые друг от друга. Уж они сразу разглядят большие перспективы и широкие возможности применения . Настолько широкие, что по сравнению с ними вся эта затея с истреблением грызунов покажется детским лепетом. Нильс вытер рукой вспотевший лоб. Для них он со своими частотными модуляциями просто находка. Ведь об этом только мечтать могли все ящики и секретчики мира: стопроцентный контроль над психикой, моментальное превращение любого живого существа в зомби. Любого, в том числе и человека.

Словно в фильме о злом гении, пытавшемся поработить мир, только этот гений и сам не понимал, во что вляпался.

Да, он не любил людей, устал от них, презирал их за их слепоту и сытую тупость, но он никогда не желал им по-настоящему зла и не хотел теперь чтобы его изобретение, пусть и принеся ему огромные деньги, было обращено кому-нибудь во вред. В эти игры он не играл. Все, чего он хотел - это извести проклятых крыс, получить бабки, умотать куда-нибудь на край света и забыть об этих серых промокших стенах и неистребимом, вевшемся запахе разложения.

Нильс заставил себя успокоиться. В конце концов, все выкладки были у него в руках, и, хотя устройство прибора предельно проста, повторить подобное вряд ли кому-нибудь удастся - ведь все дело не в самом приборе, представляющем собой примитивный излучатель ультразвука плюс несколько несложных примочек.

Вся соль именно в тоновой комбинации - мелодии Гамелинского Крысолова, как окрестил ее Нильс. Он с Мартином совершенно случайно наткнулся на нее, это было просто невероятное везение, какое-то озарение. Вспышка. Как он потом не пытался, ему так и не удалось найти какую-либо систему в этой комбинации и научиться управлять реакцией крыс. И эта мелодия хранится только у него в голове, да в самом приборе. И даже если она все-таки попадет в руки серых - это ничего им не даст. Нильс понятия не имел, как изменить комбинацию, так, чтобы она действовала еще на кого-то кроме крыс, и всерьез сомневался в том, что это вообще возможно. Но все равно он никого не подпустит к аппарату, а когда все закончится, лично уничтожит его и все чертежи.

Обхватив себя руками за плечи, Нильс наблюдал через окно, как отезжает с площади лимузин мэра. Перед тем, как сесть в мерседес, очкастый оглянулся и посмотрел наверх. И хотя он вряд ли мог увидеть Нильса, тот отступил в глубину комнаты, инстинктивно пытаясь спрятаться от этого взгляда.

* * *

Катер резво рассекал мутную воду залива. Нильс стоял на носу, глядя на горизонт, где уже начинали виднеться мусорные острова Старого Порта. На корме сгорбился над установкой излучателя Гусь, настраивая его на нужную частоту. Сзади к Нильсу подошел мэр, положил руку ему на плечо и прокричал, заглушая шум мотора:

- На каком расстоянии действует прибор?

Нильс, невольно отстранившись, обернулся к нему.

- Трудно сказать. В лабораторных условиях радиус действия порядка пятисот метров, но на открытой местности он может быть совсем другим. По моим расчетам он может достигнуть километра, но если создать еще более мощную установку, его можно еще увеличить.

Он заметил, что к их разговору внимательно прислушиваются двое в плащах и, недовольно нахмурившись, замолчал. Он уже успел выведать у мэра, что один из них, - а именно тот, что разговаривал с Нильсом - был из службы безопасности, и он не хотел, чтобы им стало известно еще хоть что-нибудь приборе.

Кроме них на судне было еще два полицейских, трое матросов и все та же секретарша. Сначала Нильс удивился, что не было приглашено ни журналистов, ни одного официального представителя науки или каких-либо других наблюдателей, но, в сущности, ему было наплевать, и он закрыл на это глаза.

Не было почему-то и телохранителя мера - видно, за ночь с ним что-то стряслось, и теперь мер чувствовал себя несколько неуютно без привычной охраны, то и дело оглядываясь на полицейских, заменявших телохранителя.

Острова быстро приближались. И без того грязную воду залива теперь покрывала разноцветная масленая пленка, в воздухе стало все отчетливее ощущаться зловоние Старого Порта. Нильс подошел к Гусю и проверил прибор.

Ему пришлось переступить через два армейских огнемета, валявшихся на палубе. Когда Нильс поинтересовался у мэра, зачем они, тот ответил, что без них капитан отказался приближаться к Старому Порту.

Нильс внутренне напрягся, стараясь выглядеть спокойным. Наступал самый ответственный момент - катер входил в узкий пролив между двумя островами, образованными громадными кучами мусора. Он подошел к капитану и попросил завести судно еще глубже в дебри свалки. Проплыв несколько сот метров, заглушили мотор, и над водой повисла полная тишина. Как Нильс ни вглядывался в мрачные берега, он никак не мог разглядеть никаких признаков жизни. Это место казалось полностью вымершим, но он чувствовал, что за ними наблюдают тысячи настороженных и недобрых глаз, ожидающих, когда люди уберутся оттуда, где им совсем не место. От этого чувства становилось не по себе. Вдалеке источали яд трубы химкомбинатов, позади светился огнями город и гремел порт, а здесь все замерло в напряженном ожидании, даже катер стоял совсем неподвижно в густой, как растопленное масло, воде.

То же чувствовали и остальные, это Нильс понял по их бледным лицам и напряженным позам. Мэр с носа корабля кивнул ему, давая знак к началу операции. Нильс хотел сказать что-либо бравурное, что-то вроде хохмы Нила Армстронга, когда тот ступил на Луну, но что-то удержало его, и он просто сказал Мартину, чтобы тот задействовал излучатель, понемногу набирая мощность. Внезапно солнце закрыли тяжелые тучи, что придало местности еще более мрачный вид.

Он подошел к мэру и махнул Мартину, чтобы тот начинал. Сразу же на него навалилась неимоверная тяжесть сродни испытанной им в лаборатории, только гораздо сильнее. Он даже слегка покачнулся на неподвижной палубе. Некоторое время совсем ничего не происходило. Мэр повернул к нему лицо и спросил с иронией:

- Ну, и где же всеобщий крысиный исход, который вы мне обещали?

Нильс собрался ответить, но вдруг почувствовал, как волосы у него на голове становятся дыбом. Он, глядящий все это время через плечо мэра, увидел, как холмы вдруг разом пришли в движение. Сначала он не мог понять, что же происходит, но потом увидел, что это огромное количество крыс облепило склоны холмов. Тысячи и тысячи крыс. Они медленно, но неуклонно двигались к воде, навстречу своей гибели. Их было просто невероятное количество, все склоны были буквально облеплены ими.

Один бог знает, чем они тут питались.

Сзади раздался крик, полный удивления и испуга - кто-то еще заметил крыс.

Мэр оглянулся и лицо его перекосилось, он невольно сделал шаг назад и наткнулся на Нильса.

- Ну вот они и появились! - Заорал ему на ухо Нильс так, что тот вздрогнул.

В его голосе звучало торжество с некоторой долей испуга - он никак не ожидал, что крыс будет так много.

Первые шеренги крыс уже оказались в воде и плыли в сторону катера, а через гребни холмов переваливали все новые и новые крысиные полчища. Нильс бегал по палубе, отдавая распоряжения. Внезапно он остановился, глядя на крыс.

Было что-то странное в их движении, оно совсем не походило на то, как двигались крысы в лаборатории - эти шли целеустремленно, но совсем не как на убой. Некоторые крысы подплыли уже достаточно близко, и в их глазах он не увидел того бессмысленного выражения, которое он наблюдал у подопытных животных. Нильс похолодел. Миг его триумфа стремительно оборачивался черт знает чем. Эти крысы... Они плыли к катеру не для того, чтобы покорно умирать в вонючей воде, они даже не просто вышли на охоту, справедливо сочтя, что на катере может оказаться еда. Они шли полные решимости расправиться с людьми, осмелившимися посягнуть на их логово, шли убивать или быть убитыми - это он прочел в сотнях тысяч горящих лютой злобой бусинках глаз и в оскалах сотнях тысяч направленных к катеру хищных морд.

Воздух наполнил их негодующий писк.

Нильс ошалело уставился на них. Это было неправильно, совсем неправильно, как если бы вдруг отказал закон земного притяжения. Такого просто не могло быть. Дико закричала девушка - одна из крыс, неизвестно как пробравшаяся на палубу, вцепилась ей в лодыжку. Один полицейский выстрелил в нее из пистолета, и сорок пятый калибр превратил зверюгу в кровавую бесформенную массу. В панике девушка взмахнула ногой, и изуродованная тушка полетела в воду.

Нильс взглянул за борт и прямо возле катера увидел сотни торчащих из воды крысиных голов. Множество красных, горящих ненавистью глаз уставилось на него. Он отпрянул от борта, дико озираясь. На корме, где борт был ниже, и где находились две лестницы, копошилась уже целая куча крыс.

- Заводи!!! - Заорал Нильс капитану, и тут же за кормой поднялся розовый фонтан, и в воздух взлетели разрубленные винтом куски крысиных тел.

Мужчину в сером плаще громко рвало прямо на палубу. Крыс становилось все больше и больше, хотя в это трудно было поверить. Пространство возле катера было полностью заполнено крысами. Их было так много, что они образовали на поверхности воды плавучую корку из своих расположенных вплотную тел.

Множество крыс гибло в мясорубке винта, еще больше гибло в воде под тяжестью своих же собратьев, но их прибывало все больше и больше. Катер, словно ледокол, с трудом двигался в море, покрытом крысиными телами.

Некоторые из них даже умудрялись забираться на палубу, а на корме собрался уже целый копошащийся и визжащий клубок крысиных тел.

Мимо пробежал Мартин, безумно выпучив глаза, за ним по пятам гналось с десяток крыс, каждая величиной с кошку. Перед Нильсом появилось перекошенное и вопящее лицо мэра.

- Шарлатан! Вы мне за это ответите! - орал мэр и тут же плаксиво умолял его: - Сделайте же что-нибудь! Спасите меня! - Он словно клещами вцепился руками в Нильса и стал трясти его.

+1

36

Нильс с размаху врезал ему по лицу и мэр безмолвной кучей осел на палубу.

Нильс переступил через него, пнув ногой кинувшуюся на него визжащую бестию и сломав ей хребет. Полицейский, застреливший крысу, напавшую на секретаршу, расстрелял всю обойму в крыс на корме, и теперь давил их сапогами. Брюки его были по колено в крови, но он, казалось, не замечал этого. Десятки крыс кружили вокруг него в диком танце и, глядя на них, Нильс подумал, как сильно отличаются эти рыжие чудовища с горящими безумными глазами от тех, почти ручных, белоснежных кротких зверушек в его лаборатории. Но ведь он ставил эксперименты и с уличными крысами! Значит...

Значит, они успели мутировать и приспособиться к излучению. Невероятно, но никак иначе невозможно было обяснить то, что происходило сейчас. Его изобретение устарело, не успев появиться на свет. Крысы опередили его...

-Боже, помоги всем нам! - растерянно прошептал он. Какой же он глупец, что ввязался во все это! - тут же пронеслось в голове. Бежать, бежать отсюда, от этих зловонных куч, из этого проклятого Богом и людьми города, бежать на другой конец света, хоть на Луну, к черту все бросить, лишь бы выбраться отсюда...

Тормозимый тучами крыс, катер еле двигался, грозя вот-вот остановиться.

Этого нельзя было допустить, это - смерть.

Раскидывая крыс ногами, Нильс пробрался к огнемету, про который в суматохе все забыли. Как им пользоваться, он понятия не имел, но раздумывать не было времени. Схватив шланг и закинув на плечо, он щелкнул переключателем. У основания раструба загорелся крошечный голубоватый огонек. Нильс направил раструб на корму и повернул вентиль. Моментально длинный огненный язык вырвался из дула огнемета и уперся в скопление крыс на корме. Визг сразу же перерос в надрывное стенание, множество маленьких живых факелов заметалось по палубе, сталкиваясь друг с другом и разбегаясь в стороны. Поднялся невыносимый смрад горелого мяса. Что-то восторженно крича в горячке боя, Нильс стегал их огненным бичом.

От его действий корабль мог в любой момент загореться, но Нильс сейчас не способен был думать об этом. Единственное, что его сейчас занимало это как можно больше сжечь этих бестий. Остальные, увидев в его руках огнемет, приободрились. Один матрос подскочил ко второму огнемету, но там оказался прокушенным во многих местах шланг, будто крысы каким-то образом догадались, что огнемет опасен для них. Несколько отравившихся крыс валялось рядом, горючая смесь тоненькими струйками вытекала на палубу.

Матрос швырнул ставший теперь опасным огнемет за борт, и стал кричать Нильсу, чтобы тот был осторожен, но тот не услышал его. Когда на палубе уже почти не осталось крыс, Нильс подскочил к борту и стал поливать огнем находящихся в воде. Обуглившиеся крысиные головки сотнями уходили под воду, но освободившееся место сразу заполнялось другими. Нильс остервенело хлестал огненной струей по воде. Вдруг напор горючей смеси иссяк и тогда Нильс услышал то, чего не слышал раньше за гулом огнемета: мотор катера молчал. И, судя по всему, молчал уже давно.

Нильс устало огляделся, огнемет сполз с его плеча и упал рядом.

Обессиленные люди стояли вокруг него, беспомощно оглядываясь. Мартин бился в истерике, мэр по-прежнему лежал без сознания.

- Бог ты мой, да что же это такое? Откуда их столько? - растерянно пробормотал полицейский. Пистолет с пустой обоймой все еще был зажат в его руке.

Нильс только покачал головой и медленно прислонился плечом к рубке. Кровь глухими ударами билась в ушах, дыхание перехватывало от стоявшей вони. Он хотел пойти справиться у капитана, почему перестал работать двигатель, но не мог заставить себя пошевелиться. Он закрыл глаза и попытался успокоиться, колени его мелко и противно дрожали, мысли устало ворочались в мозгу.

С крысами с самого начала было не чисто, нужно было сразу догадаться. Эта необяснимая ненависть к человеку и ко всему, что связано с ним, эта непонятная устойчивость к любым ядам, великолепное чутье на ловушки. И сейчас. Они шли на бой, они шли убивать - тысячи и тысячи маленьких свирепых камикадзе. Здесь, в насквозь отравленном и загаженном месте произошла странная мутация и без того великолепно приспособленных к жизни существ. Случайно или нет, но мутация оказалась чрезвычайно удачной.

Размножались они, судя по всему, очень быстро. Излучение аппарата Нильса не вызывало у них ничего, кроме вспышки агрессивности. К тому же крысы явно обладали неким подобием коллективного разума, примерно как у муравьев, - это было видно по тому, как они атаковали корабль - сообща, планомерно:

хотя казалось, что действовали они хаотично, на самом деле каждая знала свою цель и преследовала ее не смотря ни на что, и не отступая ни перед чем. И, насколько понимал Нильс, не отступят они и сейчас.

Господи, помоги нам отсюда выбраться - в который уже раз подумал Нильс.

- Смотрите!!! - раздался женский крик, заставивший Нильса открыть глаза. Он посмотрел на корму и снова медленно закрыл их. Крысы снова атаковали, вся корма уже кишела ими.

Это конец - пронеслось в голове. Он открыл глаза и побежал на корму, размахивая над головой пустым баллоном от огнемета.

Двое мужчин в плащах пытались скрыться в рубке, но их двумя выстрелами остановил второй полицейский, совсем обезумевший от страха. Капитан, убитый им же, лежал возле штурвала, одного глаза у него не было, на его месте темнела кровавая дыра. Один мужчина был сразу убит, второй, раненый в пах, пытался уползти, но на пороге рубки ему в лицо бросилась громадная крыса, и его сиплый крик сразу оборвался. На месте, где лежал мэр, теперь пировала крысиная стая, тот так и не пришел в себя после удара Нильса.

Красавица-секретарша пыталась залезть на мачту, сорвалась и лежала под ней с прокушенным горлом, уставившись в небо широко раскрытыми глазами. Ее ноги, еще недавно столь привлекательные, были обглоданы до костей.

Нильс отбивался из последних сил, колошматя крыс направо и налево пустым баллоном. Крыс было ему уже по колени, они стояли друг на друге, пытаясь дотянуться до него. Ног он уже не чувствовал, несколько тварей повисло на нем, вцепившись в тело мертвой хваткой. Лишь он один из всех находившихся на корабле, был все еще жив, и крысы все свое внимание сосредоточили на нем.

Нильс понимал, что стоит споткнуться и ему уже не встать, но он упрямо шел вперед, к своему аппарату. У него оставалась последняя призрачная надежда выключить его, это могло бы успокоить крыс. Мозг его уже почти не соображал, отдавая телу единственную команду: двигаться вперед и разбить вдребезги проклятый агрегат. На ходу он кричал что-то про Гамелинского Крысолова и дико хохотал.

...Он не дошел до аппарата всего несколько шагов, нога зацепилась за ногу и он повалился вперед. Пока у него было горло, он выкрикивал проклятия всем и вся, пока не захлебнулся в собственной крови. Последним ощущением в его жизни было беспомощное скольжение пальцев по гладкому корпусу своего детища...

* * *

После того, как на корабле не осталось ни одного живого человека, крысы бросались на излучатель, выдирали с корнем провода, дробили зубами микросхемы, с писком разбивали индикаторы. И лишь когда аппарат замолчал, крысы успокоились, словно кто-то резко перекрыл невидимый поток энергии, питавший их.

Лениво бродили они по кораблю, как-то нехотя слизывая кровь с палубы, некоторые возились у трупов. Наконец, крысы одна за другой стали покидать корабль и прыгать в море. Они уходили как победители: неспеша и с достоинством. Катер остался в одиночестве, едва заметно дрейфуя по течению к выходу из лабиринта Старого Порта.

Крысы плыли к островам, уходили в свои норы, которыми они испещрили эти мусорные кучи. Они были совершенно спокойны и выглядели даже сонными.

Сегодня громадное количество их погибло в схватке с людьми, еще больше утонуло или было разрублено винтом. Или сожжено огнеметом.

Но это не имело никакого значения.

Их все равно оставалось достаточно много, и надо было только подождать, чтобы их стало еще больше. И они уходили туда, откуда пришли, чтобы плодиться и размножаться, как им и было предначертано давным-давно.

Они умели ждать...

апрель-май

1997.

+3

37

Научи меня пить
Родниковой воды
Животворную синь
И прохладу грозы.
Наши души с тобой
На единой дороге
Виноградной лозой
Опоясан наш путь.

Это было давно.
Здесь, а может быть в Мекке
Или где-то еще,
Уж не важно теперь.
Вышел Будда хромой
Из избушки на взгорье,
Ткнул клюкой в горизонт,
И пропал горизонт.

Научи меня быть
Просто здесь и сейчас
А не то я сорвусь
И сойду с колеи.
Наши танцы с тобой
Безразличны Вселенной.
То верхом, то пешком,
То на белых крылах!

Нам не быть навсегда.
Мелет мельник зерно
Заметая следы,
Расставляя свои.
Пусть исчез горизонт
Но вдоль нашей дороги
Источая любовь
Мироточат столбы.

+1

38

Павел Розов

Отрыв

Началось это не сразу. Серая повседневная обыденность стала раздражать его. Он видел, как мир постепенно теряет свои краски, становится таким же серым и безрадостным, как и его однообразное существование. Ему было тесно в этом мире, он никак не мог найти себе в нем место. Все это было неосознанно, просто какое-то подспудное гнетущее чувство не давало ему покоя.

Он стал замкнутым и угрюмым, окружающие стали сторониться его, и только она все еще продолжала видеться с ним. Теперь он целыми днями сидел в темном углу, безучастно наблюдая за происходящим. Она приносила ему еду, старалась развеселить его, беззаботно кружась вокруг, принималась целовать и ласкать его, но все было напрасно. Все это он принимал как должное, но, казалось, совсем не замечал ее, только тоскливо жался в угол, а иногда даже не узнавал. Она была красивая, очень красивая, но он не замечал ее красоту, а если и замечал, она больше не радовала его.

Она не сдавалась, терпеливо сносила все, но и ее терпению скоро пришел конец. Она все реже стала появляться у него, а в один день не пришла совсем. Он скучал по ней, но понимал, что так будет правильнее и лучше для них обоих. Он почти забыл ее, но когда иногда видел ее мелькавшую за зелеными зарослями, среди таких же молодых и веселых, сердце его, лишь на мгновение,Ъ невольно сжималось.

Теперь он все чаще смотрел наверх, в сверкающую пустоту над ним. Она манила и притягивала его к себе, все окружающее было тусклым и убогим по сравнению с ней. Иногда ему казалось, что стоит только разбежаться и оттолкнуться посильнее, и он оторвется и полетит, туда, к бесконечному теплому свету в зените. Все это было глупо, и он понимал это, но какая-то часть его все равно стремилась туда, вверх. Мысли об этом не давали ему покоя. Он не мог заснуть, и даже когда наверху было темно, продолжал вглядываться в эту темноту, пытаясь разглядеть в ней что-то очень важное для себя.

И вот, в один день он решился. Все, кто встречался на его пути, удивлено сторонились, - наверное, он выглядел достаточно странно. Он не обращал на них никакого внимания, они его не интересовали. Все мысли были заняты тем, что ему предстояло.

Он занял исходную позицию в углу, отсюда противоположный угол хорошо просматривался, он решил, что этого расстояния вполне достаточно для разбега.

Только сейчас он почувствовал, что весь дрожит. Он не боялся показаться смешным, если у него ничего не выйдет - он боялся, что это лишит его последнего смысла в жизни. Медленно, словно во сне, он начал делать разбег, постепенно ускоряя движение. Попавшиеся на пути испуганно уворачивались и прятались в зарослях. Он поднимался все выше и двигался уже довольно быстро. Некоторое время он двигался по самому краю, все еще продолжая набирать скорость.

Казалось, еще немного, и у него получится, как вдруг он резко остановился. Он словно ударился о какую-то невидимую преграду. Было больно, но он и не думал сдаваться.

Он опять отошел на прежнее место. Нужно только немного изменить угол, с которым он начинал разбег. Стоит попытаться еще раз. Теперь онЪ даже, кажется, немного перешагнул через край, но все та же стена остановила его. Он не прекращал попыток, но каждый раз натыкался на эту проклятую преграду. Тело превратилось в сплошной сгусток боли, перед глазами все плыло, и он уже плохо видел, куда целиться. Появилась она, и стала пытаться остановить его, но он уже не обращал на нее никакого внимания. Он понял, что нужно делать.

Он занял место внизу своего угла и целился в самый верх противоположного. Это был последний шанс. Он снова начал разбег, выжимая из своего измученного тела последние силы. Некоторое время он опять скользил по краю, но понимал, что безнадежно теряет скорость. Последним отчаянным рывком он подбросил свое тело вверх, и тут же почувствовал, что отрывается от поверхности.

Он еще не верил этому, но он летел, он поднимался все выше. Груз, тяготивший его все последние дни, куда-то исчез, и он чувствовал себя необычайно легко. Поднятый им фонтан брызг отбрасывал сотни бликов, он изогнулся, подставляя себя этим брызгам и яркому свету, окружающему его со всех сторон. Его тело купалось в этом свете, переливалось всеми цветами радуги. Он знал, что снизу на него смотрят, открыв рты, все остальные, и среди них она, но ему больше не было дела до них. Они остались внизу, они не способны переступить ту черту, которую переступил он, и ощутить то, что ощутил он. Отсюда, свысока, их убогий мирок казался еще более ничтожным, и он отвернулся от него, не желая больше смотреть вниз.

Счастье переполняло все его существо, он добился своего, он летел! В мире не существовало больше ничего, ни времени, ни места. Не было даже его самого. Осталась только безумная, всепоглощающая радость бытия, только пьянящее ощущение полета, только ласковый, всепроникающий свет, который, казалось, пронизал его насквозь и растворил в себе. Он широко открыл рот и закричал, но это был беззвучный крик, слышимый только ему одному. Он описал дугу и теперь спускался вниз. Он понимал, что внизу его ждет смерть, но теперь это мало его волновало.

Падение было недолгим, удар был страшным, но он не почувствовал его. В мыслях он еще продолжал свой полет. Он ничего не имел против смерти, но он хотел еще раз испытать то, что испытал только что. Он несколько раз трепыхнулся, но все было бесполезно. Он стал задыхаться. Больше он не шевелился и только лежал на боку с затуманенными глазами, разевая в немом крике рот и судорожно хватая жабрами воздух...

* * *

Маленькая девочка сидела на корточках у аквариума, удивлено глядя перед собой. На полу перед ней лежало засохшее, сморщенное тельце аквариумной рыбки. Некогда яркие разноцветные плавники ссохлись, чешуя успела покрыться пылью. Она была похожа на крохотную воблу.

- Мама, смотри - рыбка упала на пол! - Сзади к ней подошла мама и тоже наклонилась. - Давай, кинем ее обратно. А?

- Не надо, дочка. Она мертвая.

- Мертвая? - еще не веря, девочка протянула руку и осторожно прикоснулась к рыбке. На ощупь рыбка была твердая, словно пластмассовая игрушка. Девочка испуганно отдернула руку и всхлипнула. Она впервые столкнулась со смертью.

- Она выпрыгнула из аквариума. Такое иногда случается. - Сказала мама. Девочка шмыгнула носом.

- А зачем она это сделала? - она еле сдерживалась, чтобы не заплакать.

- Не знаю. Просто случайно. Не расстраивайся, я куплю тебе другую.

- Не хочу другую! - Внезапно крикнула девочка, слезы брызнули у нее из глаз, и она разревелась: - Эта была самая красивая! Я любила ее! Зачем она это сделала?!

Она вскочила и, прежде чем мама успела остановить ее, прижать к себе, чтобы успокоить, она стала ожесточенно топтать засохший трупик.

- Глупая, глупая, глупая!.. - кричала она, кулачками размазывая по щекам слезы: - Глупая рыба!!!

Декабрь,

1999

+2

39

Вот стою я на дороге,
Степь кругом, да море неба.
А в дороге отражаясь,
Катит солнце на пироге.

Сквозь меня проходит счастье,
Льется время по колечку.
Да к заветному крылечку
Приведет через ненастье.

Я стою, немного пьяный
От ветров, дождей и пыли.
Быль и небыль, был иль не был,
В этом светлом пониманьи.

+1

40

Павел Владимирович Розов

УРОК АСТРОНОМИИ

...У солнца нет решительно никаких свойств, по которым мы могли бы выделить его из всего стада неподвижных звезд; поэтому утверждение, что каждая звезда есть солнце, является совершенно разумным...

Галилео Галилей

Я более не упорствую в этом мнении Коперника после чего, как мне сообщено приказание, дабы я от него отрекся. К тому же я здесь в Ваших руках и делайте со мной все по Вашему усмотрению...

Он же, из обращения к Конгрегации Святой инквизиции, 1633 г.

Громко заскрипела высокая резная дверь, разошлись в стороны ржавые алебарды, и великий астроном Мира, Галилео Галилей, нетвердой шатающейся походкой ступил на грязную мостовую Рима. Споткнувшись, едва не растянулся на ней, чудом удержавшись на ногах. Позади расхохотались стражники: здорово же врезали звездочею, что он ни черта не видит перед собой.

Галилей и вправду мало что видел - перед глазами его все еще стояли опротивевшие за месяцы суда рожи членов папского трибунала, и его рука, его собственная рука, подписывающая отречение. Его рука, ставящая крест на результатах всей его работы, на всем, чем он жил и дышал многие годы, на его убеждениях и его вере. По сути, ставящая крест на нем самом. Не помогли ни уловки, ни даже опека его могущественного покровителя Козимо Медичи. Месяцы издевательств, тупого надругательства над его идеями, желания судей не понять, а лишь осмеять и унизить, месяцы непрекращающейся борьбы с глупостью и косностью ума, так ни к чему и не приведшей. Наконец, месяцы постоянного страха перед пытками, и вынесенный Конгрегацией Святой инквизиции смертный приговор - все это сделало свое дело и заставило его, в конце концов, сдаться по всем пунктам, расписаться в своем полном бессилии и, в конце концов, на коленях молить о помиловании.

А то заветное А все-таки она вертится! , готовое сорваться с губ в последний момент, перед уходом из зала суда, то последнее, что могло бы оправдать его хотя бы в своих собственных глазах, но так и не сказанное, теперь потеряло всякий смысл и лишь увеличивало боль от содеянного.

Впереди была пустота. Он был приговорен к ссылке и заключению на загородной вилле Великого герцога, где до самой смерти будет находиться под присмотром, должен будет согласовывать с Конгрегацией каждое свое слово, каждую мысль...

Может быть, это даже хуже смерти. Но все дело в том, что жить в семьдесят лет хочется ничуть не меньше, чем шестнадцать, а вот сил, чтобы сопротивляться, давно уже нет и в помине.

Медленно переставляя уставшие ноги, астроном шел по кривым узеньким улочкам в сторону своего дома. Он не думал о том, куда идет, ноги сами привели его к дому.

Только подойдя к двери он осмелился взглянуть на небо. Мрачное, с низко летящими рваными облаками, небо дождливой весны 1633 года, оно нависло над городом, словно пытаясь раздавить его.

Именно таким оно и должно быть в день отречения - подумал Галилей и с трудом усмехнулся. Он опустил глаза и замер, затаив дыхание.

В нескольких метрах от него, на каменной ограде, отделяющей пустырь от улицы, сидел ангел. Это был мальчик лет двенадцати, сам по себе ничем не примечательный, но в том, что это был ангел, не было никакого сомнения.

Таких глаз не могло быть у простого смертного. Галилею показалось, что в этих глазах он увидел отблеск звезд.

Золотистые локоны, обрамлявшие несколько простоватое лицо мальчика, дополняли впечатление.

Правда, одет он был совсем не так, как полагалось быть одетым ангелу вместо ниспадающей белой туники на нем были какие-то странные облегающие одежды, сверкающие золотом. То ли от этих одежд, то ли от самого мальчика исходило сияние настолько яркое, что глазам было больно смотреть на него.

Мальчик сидел в непринужденной позе, свесив одну ногу, с легкой улыбкой наблюдая за опешившим стариком. В своем золотом нимбе на фоне серого унылого ландшафта городского пустыря он казался настолько неуместным, что Галилей с трудом уверил себя, что он не спит и все это ему не снится.

Появление ангела как такового его удивило намного меньше: он уже давно готовился к подобной встрече и к тому разговору, который за ней должен последовать.

Он понял, что ангел явился именно к нему, а, может быть, и за ним.

- Здравствуй, Галилео Галилей, - просто сказал ангел. Словно прозвенел серебрянными колокольчиками.

Галилей дерзко вскинул на него взгляд, сам удивившись своей смелости, хотя удивляться здесь было нечему: если уж пришлось ему снова повстречать противника, то этот поединок будет вестись по-крайней мере честно и по правилам. Тут он снова вспомнил о произошедшем сегодня, и потупился.

- Здравствуй. Но ты опоздал. Галилея больше нет, он умер сегодня.

- Это неправда. Галилей стоит передо мной.

Галилей проглотил колючий ком, застрявший в горле, и снова посмотрел на собеседника.

- Я отрекся сегодня. Отрекся по всем пунктам. Они заставили меня...

- Я знаю. Не держи на них зла. Они слепы и потому боятся всего нового и незнакомого. Но ты не должен был сдаваться.

- Что я мог поделать? Я стар и слаб...

Ангел свесил вторую ногу и наклонился к нему.

- Все люди слабы. Такова их природа, но одни из них при этом правы, а другие - нет. И правоту свою должны отстаивать.

Астроном беспомощно развел руками:

- Но я сдался. Теперь все это уже не имеет никакого значения. - И хоть он и понимал, с кем разговаривает, он повернулся, чтобы уйти. Продолжать этот разговор не было никакого смысла.

- Постой! - услышал он сзади и остановился. - Да, ты сдался. Но разве ты чувствуешь себя побежденным?

Галилей хотел сказать, что именно так он себя и чувствует и что это, пожалуй, самое мягкое определение, но вдруг дыхание его сперло, а сердце забилось гулким колоколом. Он почувствовал, что же все-таки крылось за этими скупыми фразами, оброненными ангелом. Он заговорил медленно, подбирая слова, не давая своему предположению превратиться в уверенность.

- Ты хочешь сказать, что я не побежден. Что я прав. Значит... - голос его сорвался на шепот: - Значит, она все-таки?... - он опять не смог выговорить самое главное.

Он испугался, что не получит ответа на свой вопрос, его приговора, приговора самой высшей инстанции. Он был уже почти уверен в том, каков ответ на его вопрос, но он хотел услышать это из ЕГО уст. Галилей пытливо уставился на мальчика, губы его дрожали.

И тут мальчик совершенно неожиданно рассмеялся. Его смех показался Галилею лучшим из того, что он слышал в своей жизни - этот смех дарил надежду.

- Ну конечно же! Конечно она вертится! И тебе это известно не хуже, чем мне!

От этих слов старый астроном покачнулся и едва устоял на ногах.

Кажется, ангел говорил еще что-то, но Галилей его не слышал. В глазах потемнело, и ему понадобилось некоторое время, чтобы справиться с собой. А когда он снова открыл глаза и посмотрел на ограду, там уже никого не было, мальчик исчез без следа.

И хотя Галилей еще о многом хотел его спросить, он не очень жалел, что не успел этого - ведь он узнал самое главное.

То, ради чего теперь стоило продолжать жить. И пусть над ним будут смеяться одни и презирать за трусость и предательство другие - он получил оправдание из рук высшего судьи, а все остальное уже не имеет значения. Он все равно будет знать, что прав он, а не все эти глупцы, погрязшие в собственном невежестве. И он знал, что этой правоты теперь у него не отнимет никакой трибунал ни отречениями, ни пытками, ни смертью.

Галилей открыл дверь и переступил порог. Он вошел в свой дом совсем не так, как ожидал.

Он вошел туда победителем.

* * *

Урок закончен. Спасибо за внимание Николай снял шлем и перевел дыхание.

Вокруг него, лежа в имитационных креслах, стягивали с себя такие же шлемы еще с десяток его сверстников.

- Внимание, интерактивный урок истории астрономии закончен, следующий урок состоится в четверг. Тема урока - Циолковский и его вклад в развитие науки.

Прошу взять домашнее задание. - Раздался из-за кафедры мелодичный голос Зои Павловны, их молоденькой учительницы, изо всех сил старающейся выглядеть строгой и крайне серьезной. Ее стянутые на затылке в тугой пучок светлые волосы и строгое длинное платье, какое носили учительницы первой половины двадцатого века, смотрелись забавно на фоне компьютерных дисплеев, шлемов виртуальной реальности и имитационных кресел, но такова уж была общепринятая форма учителей и в первой половине века двадцать первого. Тем более контрастировали с ней яркие одежды детей.

Выбравшись из кресла, Николай подошел к терминалу. Из прорези на подставленную ладонь выпал диск с домашним заданием, и Николай, не глядя, кинул его в сумку. Он обернулся и встретился глазами с Маринкой. Она заметила его взгляд и улыбнулась в ответ.

Внутри виртуального пространства они представали в своем настоящем обличьи, и если Николай, одетый в золотой комбинезон курсанта Астрогаторской Академии, привезенный ему отцом и заранее ушитый до нужных размеров, показался Галилею ангелом, то кем же в его глазах выглядела Маринка со своей умопомрачительной, переливающейся всеми цветами радуги прической, только-только начавшей входить в моду, и в длинном свободном балахоне до колен. Интересно, какой у них получился разговор? Он бы не удивился, если бы старик принял ее за ведьму. Хотя нет, это конечно же не предусмотрено программой - Зое Павловне вряд ли бы понравилось, если вместо принятой в конце подобных уроков беседы учеников с известнейшими историческими личностями (то есть, конечно же, не с ними самими, а с их компьютерными моделями), Галилей бы, допустим, устроил охоту на ведьм.

Это, выражаясь словами той же Зои Павловны, крайне повредило бы учебному процессу.

От этих мыслей Николай улыбнулся.

Он протиснулся в веселой толчее, образовавшейся у выхода и остановился в коридоре, поджидая Марину. Вообще-то он недолюбливал уроки истории астрономии, ему больше нравился спецкурс по основам космонавтики - он мечтал стать, как и его отец, астрогатором, и жадно впитывал в себя все, что касалось этой темы. Но в сегодняшнем занятии что-то задело его. Теперь ему уже не казалось таким забавным то, что он выдал себя за ангела.

Конечно, это получилось непреднамеренно и, в общем-то, было в рамках программы, но все равно на душе остался какой-то неприятный осадок. Словно он действительно обманул.

Вдвоем с Мариной они молча спускались по лестнице и, хотя это молчание было для них странным, Маринка не пыталась заговорить с ним, по опыту зная, что сейчас лучше всего оставить его наедине со своими мыслями.

Дойдя до поворота, они попрощались, дальше им надо было идти в разные стороны.

Он повернул налево, к набережной Москва-реки, она пошла прямо.

После того, как дороги их расходились и Николай шел дальше домой в одиночестве, он любил предаваться мечтаниям. Тогда мир вокруг него переставал существовать, и он оставался наедине со своими фантазиями, обычными для мальчишки его возраста. Он мечтал о том, как, окончив Астрогаторскую Академию, станет капитаном настоящего космического корабля, как ступит на поверхность Марса, поведет свой планетолет к колониям на спутниках Юпитера, побывает на орбитальной станции возле Меркурия. А там, чего доброго, может и отправится в ту заветную экспедицию к Центавре, о которой говорят уже не один десяток лет, и о том, чтобы попасть в которую, мечтает сейчас половина всех мальчишек Земли. С такими мыслями дорога домой всегда была легкой и незаметной, он шел пешком, пренебрегая всеми видами транспорта - на ходу думалось значительно приятней.

Но сейчас он думал совсем не об этом, все его будущие космические подвиги были далеко.

Он думал о том, сколь многим приходилось жертвовать людям, чтобы доказать мысль, которая переворачивала весь мир, а сейчас считается прописной истиной, известной каждому школьнику. Он думал о том, что отстаивание этой прописной истины, для них - подвиг ничуть не меньший, чем для него - возможное путешествие к другой звезде.

А еще он думал о тени мудрого и печального старика, заключенной в компьютере, и обреченной бесчисленные разы вновь и вновь переживать позор своего отречения.

Так он шел по набережной, подставляя лицо свежему ветру и не замечая идущих навстречу людей. В глазах его сияли звезды.

+2

41

Рано утром в своей квартире
Он совсем один.
От прокола готов взорваться
Как «Граф Цеппелин».
Он устал от искания истины
В горьком вине,
Он позвонил бы друзьям,
Но они на Луне.

1-ый припев:
Он загонит свой сакс и квартиру
И раздаст долги.
Он загонит свой сакс и квартиру
И раздаст все долги.
Возьмет последний билет,
Споет прощальный блюз.
Здесь его больше нет,
Он свободен и пуст.

Он возьмет свой старый рюкзак,
Стряхнет с него пыль.
Вздохнув, сожмет в руке
Потрепанный гриф.
Он не знает пути, и маршрут
Ему ни к чему.
Но он, конечно, хотел бы в то место,
Подобное сну.

2-ой припев:
Он позвонит жене,
Он ей скажет: «Привет!».
Он позвонит своей жене
Он скажет: «Родная, привет!
Я взял последний билет,
Мой замысел прост.
Здесь меня больше нет,
Я свободен и пуст».

А потом, перед тем, как уехать совсем,
Он зайдет к тебе.
Он скажет, как жаль, что у нас с тобой
Бензин на нуле.
А потом еще выпьет сто грамм
И будет снова в седле.
Соврет, что будет писать,
Не забывать о тебе.

3-ий припев:
Он уйдет, и осевшая пыль
Забьет его след.
Слишком быстро осевшая пыль
Забьет его след.
Он взял последний билет,
Спел свой прощальный блюз.
Здесь его больше нет,
Он свободен и пуст.

+1

42

Павел Розов

ХУДОЖНИК

В полдень, когда жара стала совсем невыносима, а воздух превратился в неподвижное расплавленное желе, город опустел, словно вымер; жители попрятались в прохладу жилищ и даже собаки, куры и прочие обычные в подобных крохотных замызганных городках животные отсиживались в своих убежищах.

Единственным двигающимся предметом в поле зрения был мелкий мусор, лениво перегоняемый с места на место невесть откуда взявшимся, совершенно не ощущающимся на коже ветерком, и это еще больше усиливало впечатление покинутости и заброшенности.

Именно тогда, когда солнце застыло, словно прибитое к безоблачному небу, а стрелки часов умерли, показывая полдень, на дороге, ведущей в город, показался тяжело груженный, крытый грязным полотнищем фургон, запряженный дряхлым мерином черной масти. В мареве, стоящем над пыльной дорогой, фургон казался нереальным, миражем, навеянным невиданной жарой. И лишь когда он поравнялся с первыми домами, марево пропало, и фургон как-то сразу обрел плоть, словно он пересек невидимую границу, отделяющую город от зыбкой линии горизонта, между бесконечной степью и таким же бесконечным залитым солнцем небом. Выглядело это весьма необычно, и если бы кому-нибудь случилось находиться поблизости, он был бы немало удивлен. Но улицы по-прежнему оставались пустынными и фургон, никем не замеченный, вехал в пределы городка.

Управлял фургоном долговязый мужчина неопределенного возраста замызганной наружности. Несмотря на жару, на нем было грязное желтое пальто, оканчивающееся у самых пят, из-под пол которого виднелись стоптанные сапоги. Нечесаные патлы волос мышиного цвета в беспорядке спадали на плечи, в зубах торчала давно потухшая, захватанная до невозможности самокрутка. На голове мужчины красовалась мятая-перемятая шляпа, надвинутая на самые глаза, закрывавшая большую часть лица.

Мужчина сгорбившись сидел в козлах, угрюмо уставившись на своего мерина, время от времени подгоняя его ленивыми ударами хлыста.

Мерин представлял собой жалкое зрелище: костлявое тело с запавшими боками заметно вздрагивало под хлыстом, словно возница лупил изо всей силы, на некогда угольно-черной лоснящейся шерсти, ныне отливающей сединой, красовались многочисленные лишаи, левый глаз почти скрылся за молочной пленкой бельма, правый с бессмысленным и отсутствующим видом озирал окрестности. Мерин медленно переставлял трясущиеся узловатые ноги, заметно припадая на заднюю левую. Звался мерин Черным Красавчиком.

Хозяин мерина, был хорошо известен в этом и окрестных городках. Он время от времени заезжал в городок и неизменно появлялся на этом фургоне, с запряженной в него дряхлой клячей. Был он художником и разезжал по этим Богом забытым местам в поисках натуры для своих полотен. Именно такие, захолустные, с бросающейся в глаза неприкрытой нищетой жалких лачуг, изобилующие покосившимися стенами и заколоченными окнами города больше всего привлекали его. Не говоря о том, что здесь ему чаще удавалось находить натуру, здесь к нему проще приходило вдохновение.

Его так и звали Художником - он не возражал и с готовностью откликался на это имя, настоящее же имя мужчины было неизвестно. Были люди, считавшие, что у него вообще нет имени. Находились и такие, что утверждали, будто у него множество имен, но об этом говорили только у него за спиной - Художник пользовался дурной репутацией.

О нем ходило множество слухов и все они как один были плохи. Несмотря на то, что за натуру Художник платил очень большие деньги, - совершенно непонятно было, откуда у такого бродяги, как он, вообще есть деньги, тем более такие - звать Художника не спешили, и не потому что никто не нуждался в дополнительном и очень недурном заработке, а потому что Художника интересовала натура особого рода. Обращаться к нему в большинстве случаев заставляла только крайняя необходимость и нужда. Появление Художника в городе никогда и никого не радовало.

Фургон медленно катил по улочкам городка, и по-прежнему ему навстречу не попался ни один человек, но Художник чувствовал на себе десятки пар настороженных недоброжелательных глаз, следящих за ним из-за опущенных занавесок. Отчаянно скрипя всеми четырьмя колесами, фургон вехал на площадь и остановился. Мерин обессилено уронил голову и замер в таком положении. Художник бросил поводья и принялся неторопливо раскуривать свою самокрутку. Он вел себя так, словно ждал чего-то и знал, что непременно дождется.

Солнце палило нещадно, но Художника оно не беспокоило - он продолжал сидеть в застегнутом на все пуговицы плаще, и не было никаких признаков того, что он как-либо страдает от жары - на лбу не выступило ни капли пота, дыхание было ровным, без малейших признаков одышки. На площади по-прежнему было пусто, лишь облезлая шавка, выйдя из подворотни, подняв ногу, пометила колесо телеги, но встретив тяжелый взгляд Художника, поджала хвост и поспешно нырнула в щель между домами.

Цигарка снова потухла, так и недокуренная, но Художник не обратил на это никакого внимания.

Оставаясь неподвижным, он одними глазами следил за человеческой фигуркой, уже минут пятнадцать маячившей в одной из подворотен, выходящих на площадь. Хотя с залитой солнцем площади человек, прячущийся в темной улочке, казался лишь наполовину скрытым домами силуэтом, Художник чувствовал, как тот в нерешительности топчется на месте, как чуть не до крови кусает губы, как бессознательно заламывает руки. Художник меденно достал изо рта самокрутку, бережно загнул обугленный кончик, чтобы не высыпался табак, и спрятал ее в карман пальто. Он не спешил показывать, что заметил человека в подворотне - рано или поздно тот и сам даст о себе знать. Так и случилось - через некоторое время пугливо озираясь маленькая фигурка покинула свое убежище и торопливо направилась к фургону.

Это оказалась худая до болезненности женщина лет пятидесяти, но выглядящая гораздо старше, с повязанным на голове черным платком, одетая так же во все черное. В дрожащих морщинистых руках она нервно теребила носовой платок. Подойдя к фургону, она хотела заговорить, но, встретившись со светлыми, будто выцветшими глазами Художника, осеклась и отвела взгляд. Все в городе знали, что у Художника дурной глаз.

Тот не стал дожидаться, пока она заговорит, кивнул и полез внутрь фургона. Все и без слов было ясно.

Достав из фургона складной мольберт, он легко спрыгнул на землю.

- Веди.

От звука его голоса женщина вздрогнула и отпрянула от фургона, словно надумав убежать, но, совладав с собой, отступила на шаг и поманила его за собой. Художник молча последовал за ней.

Они шли по кривым узким улочкам, вдоль которых тянулись зловонные канавы с отбросами.

Облупившиеся стены домов и покосившиеся ставни демонстрировали неприкрытую нищету. Это были настоящие трущобы и без того небогатого городишки. Женщина постоянно оглядывалась по сторонам, словно боясь быть замеченной в компании Художника. Они свернули в колодце подобный двор и, пробираясь между развевающимся словно паруса, развешенным для просушки бельем, Художник уловил запах болезни. Женщина стала подниматься по шаткой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж.

- Сюда пожалуйста, господин Художник. - Сказала она, приглашая его войти в убогую хибару, и голос ее дрогнул на слове господин , словно она сомневалась, стоит ли так обращаться к гостю. Художник, не обратив на ее интонации никакого внимания, вошел внутрь.

Это была кухня, в противоположной от входа стене находилась еще одна дверь, в нее они и прошли. За ней оказалась тесная комнатка. Здесь запах болезни ощущался особенно сильно.

Единственное крохотное окно было завешено грязной тряпкой, но в царящем полумраке Художник сумел разглядеть кровать и лежащую на ней девушку. Это от нее исходил запах болезни.

Девушка была больна, больна серьезно, может быть, смертельно. Она разметалась на измятой постели, глаза были закрыты, губы беззвучно шевелились. Она бредила.

Художник остановился в задумчивости возле ее постели, что-то для себя решая. Женщина тихо стояла в углу, боясь пошевелиться.

Наконец, Художник, что-то пробормотав себе под нос, повернулся к женщине и, сунув руку в карман плаща, протянул ей увесистый мешочек.

В мешочке зазвенело, когда женщина взяла его дрожащей рукой. Не пересчитывая, она сунула его за пазуху.

Художник никогда не обманывал, это знали все. И платил только золотом.

Женщина поклонилась и, не оглядываясь на девушку, направилась к двери. Когда она открыла ее, Художник успел заметить двух близнецов лет пяти-шести, испуганно таращивших на него глазенки, затем женщина, схватив их в охапку, поспешно увела, захлопнув за собой дверь. Художник остался один на один с распростертой на кровати девушкой. Неторопливо установив мольберт напротив кровати, Художник принялся методично смешивать краски для своего будущего творения. Он с интересом разглядывал девушку, по-прежнему не замечавшую в комнате чужого.

На вид ей было лет шестнадцать, и до болезни она, должно быть, была весьма привлекательна, может, даже слыла красавицей, но болезнь уже успела сесть без остатка ее красоту. Сильно исхудавшее тело била крупная дрожь, руки лихорадочно сжимали насквозь промокшее от пота одеяло. Мелкие пряди волос налипли на разгоряченный лоб, налитые нездоровой краской щеки запали, отчего проступили острые скулы, придававшие ей сходство с птицей. Все эти детали Художник отметил для себя, ловко набрасывая куском угля очертания будущей картины.

Он не стал снимать тряпку с окна, полумрак его вполне устраивал. Работа предстояла грандиозная, но Художник работал споро, с недюжинной сноровкой, и, когда минут через двадцать после начала работы, девушка пришла в себя, угольный набросок был уже почти готов.

Девушка открыла глаза и обвела комнату невидящим взглядом. Художника она то ли просто не заметила, то ли приняла за кого-то своего.

- Воды - еле слышно простонала она.

Художник продолжал невозмутимо, словно ничего и не произошло, наносить на холст точные угольные линии. Еще чуть-чуть и можно было приступать к краскам.

- Пожалуйста, воды - повторила девушка чуть громче. Глаза ее бессмысленно уставились в потолок, губы шептали одну и ту же просьбу.

Художник с сожалением оторвался от холста и, налив в стакан из чайника теплой мутной жидкости, поднес его к растрескавшимся пересохшим губам девушки. Он не любил, когда его отвлекали от работы. Взяв стакан нетвердой рукой, девушка сделала несколько громких глотков, постукивая зубами о край стакана. И тогда она впервые встретилась взглядом с Художником.

Стакан выскользнул из ее руки и со звоном разбился у ног Художника, забрызгав полы плаща.

- Кто вы? - испуганно спросила она, отшатнувшись к стене, судорожно прижимая одеяло к груди. - Кто вы?.. Вы...

Бредовое полузабытье вновь овладело ей, голова бессильно откинулась на влажную от пота подушку, слова превратились в невнятное бормотание. Художник отряхнул плащ и вернулся к мольберту.

Работа над картиной снова поглотила его. Девушка еще несколько раз приходила в себя, и каждый раз она видела стоящего возле кровати мужчину с мольбертом, неотрывно смотрящего на нее. Кистью он работал, не глядя на холст, глаза остановились на ней и этот неподвижный взгляд вселял в нее ужас, казалось, взгляд этот проникает гораздо глубже чем это под силу обыкновенному человеку. В бреду ей казалось, что глаза его в полумраке отсвечивают красным, а с каждым мазком его кисти он высасывает из нее что-то очень нужное ей, без чего у нее не останется уже ни единого шанса на спасение, более того, он словно вытягивал из нее душу своими мертвыми глазами чтобы затем выплеснуть ее на холст в уродливом, отвратительном виде. Она хотела, чтобы он ушел, хотела позвать мать, крикнуть, чтобы он убирался, чтобы прекратил писать свою картину и разглядывать ее, но каждый раз, когда она собиралась это сделать, под пристальным взглядом похожего на демона мужчины силы оставляли ее, и она вновь и вновь проваливалась во мрак забытья. На улице уже наступили сумерки, и комната погрузилась в почти полный мрак, когда картина была готова.

Художник отступил несколько шагов назад, чтобы полюбоваться своим творением. Впервые за все время на его губах появилась невидимая в темноте удовлетворенная улыбка, обнажив пожелтевшие от никотина длинные, как у лошади, зубы. Картина удалась.

+2

43

Художник по праву мог гордиться собой. Картина, написанная в полумраке, дышала отчаянием и слепой тоской. Ему удалось отобразить на ней все, что видели его глаза, и даже то, чего они видеть не могли: обреченность умирающего на постели юного существа, отчаяние, тоску в глазах девушки, успевшей только зацепить краешек жизни и так быстро и неотвратимо из нее уходящей, остатки ее стремительно и безвозвратно увядающей красоты. Он уловил мельчайшие подробности: излом бровей, капли пота на иссохшей за последние дни груди, красную болезненную сыпь на руках, ту нищету, наконец, в которой ей приходилось умирать. И, что тоже немаловажно, он отразил в глазах девушки страх перед ним, Художником, желание, чтобы он убрался из ее затухающего сознания ко всем чертям. Все - поза девушки, композиция, подбор красок, каждый мазок говорили о том, что над картиной работал настоящий мастер. Может быть даже гениальный мастер. Словом, картина удалась.

Художник с сожалением оторвался от созерцания своего детища и подошел к окну. Пора была уже и честь знать.

Он откнопил холст и, не обращая внимания на то, что краска еще не засохла, стал аккуратно сворачивать его.

Он был уверен, что это нисколько не повредит картине. Она была написана, и теперь уже ничего нельзя было изменить в ней, ни дополнить, ни испортить.

Дело было сделано. Медленно и тщательно он собрал свои инструменты, следя за тем, чтобы не оставлять следов - таково было его правило.

Когда он проходил мимо кровати, девушка вновь пошевелилась. Исхудавшая, похожая на птичью лапку рука вцепилась в полу плаща, не давая ему уйти, будто с его уходом у нее исчезала последняя надежда. Двумя пальцами Художник брезгливо отодрал ее руку от плаща и вышел, не оглядываясь.

Отчаянный вскрик, больше похожий на стон, вырвавшийся у нее вместо крика, был заглушен захлопнувшейся дверью.

Быстрым шагом прошел мимо тихо плачущей в углу матери и оказался во дворе.

Краем уха Художник уловил, что она бормочет ему в спину проклятия, но никак не отреагировал на это. Ему было все равно.

Он торопливо спустился по шаткой лестнице, не оглядываясь, словно хотел как можно быстрее оставить позади мрачный дом с покосившимися стенами, и людьми, живущими и умирающими в нем. Возвращаясь, он безошибочно находил дорогу в зловонных хитросплетениях кривых улочек. Редкие встречные прохожие несмотря на сгустившиеся сумерки, издалека узнавали его и старались побыстрее разминуться с ним.

Фургон стоял на прежнем месте, никто не посягнул на него, хотя тот и простоял без присмотра почти весь день.

Художник не глядя закинул в него мольберт со скрученной в рулон картиной и взобрался в козлы. Почуяв хозяина, мерин негромко всхрапнул и двинулся с места. Огласив округу визгливым скрипом, фургон медленно покатил по ночным улочкам. Ежась от невесть откуда взявшейся сырости, Художник восседал в козлах.

Всю дорогу до окраины мерин нетерпеливо всхрапывал и косил по сторонам своим единственным глазом, словно в ожидании чего-то. То и дело, когда фургон наезжал колесом на какой-нибудь камень, в нем что-то тяжело смещалось и иногда с тяжелым стуком падало, тогда Художник лез внутрь и с кряхтением поправлял кладь.

В фургоне хранилось все скопленное за годы его странствий, а странствовал он долго. Так долго, что он и сам затруднился бы сказать, когда впервые этот фургон выехал на дорогу, чтобы начать свой длинный путь. Здесь были собраны все его полотна, Художник никогда и никому не продавал их, разве что копии. Творения Художника были не для продажи.

Дряхлому мерину с глумливой кличкой надо было все-таки отдать должное: он тащил на себе груз, который не смог бы сдвинуть с места и десяток любых других лошадей, но груз этот был особого рода.

В основном здесь были портреты. Портреты умирающих от голода, жажды, от чумы, лихорадки, оспы, сотен других, в том числе и неизвестных науке болезней, портреты увечных и смертельно раненых - такова была специализация Художника. Были здесь и более изощренные полотна, составляющие гордость коллекции, как, например, панорама другого, весьма похожего на этот провинциального городка во время эпидемии чумы, когда Художник неделю подряд не отходил от мольберта, обходясь без пищи и воды, неприступный для болезни, холодный, глухой, полностью погруженный в работу. Или групповой портрет тифозного барака для военнопленных, куда его провел один знакомый офицер, получивший в вознаграждение копию картины и оставшийся очень довольный этим подарком. Офицер слыл эстетом. Самому ему, кстати, тоже вскоре довелось стать натурой для новой работы Художника, когда он оказался в военном госпитале, без обеих ног, полураздавленный и обожженный, но этого он так и не узнал, потому что умер, не приходя в сознание через полчаса после окончания работы над полотном. Художник любил вспоминать эту историю. Она его забавляла.

Впрочем, этот офицер был лишь одним из многих и многих, для кого знакомство с Художником закончилось плохо. Ни у кого из рисуемых Художником не оставалось ни малейшего шанса на выздоровление и возвращение к жизни, и поэтому права была девушка, пытавшаяся сегодня прогнать его от себя. Потому и звали Художника лишь в тех случаях, когда надежды на благополучный исход и так уже не было, потому и звали его тайно от соседей, потому и посылали вслед проклятия, несмотря щедрую плату, которая зачастую помогала выжить остальным членам семьи.

Все это Художнику было известно. Знал он так же верно и досконально, как знал свое ремесло, что с клиентами у него никогда не будет перебоев, и что его услуги и дальше будут пользоваться спросом. И еще. Он никогда не спешил. Он всегда успевал вовремя...

Незаметно выполз туман, и на выезде из города колеса фургона и ноги коня были уже скрыты им. Медленно, и уже почти не скрипя, как будто туман скрадывал звуки, фургон, словно наваждение, проплыл мимо последних домов.

Впереди, за городом, туман был еще гуще, дорога словно упиралась в белую непроницаемую стену и пропадала в ней.

Ежась от сырости, Художник достал из кармана пальто зажигалку и все ту же самокрутку, и принялся ее раскуривать. Та долго не хотела разгораться, и как раз в тот момент, когда она все-таки зажглась, повторился тот же фокус, что и в полдень, когда фургон вехал в город, но уже в обратном порядке: мерин окунулся в плотную пелену и исчез в ней, а через мгновение в тумане точно также растворился и сам фургон вместе с возницей.

Некоторое время было еще слышно тяжелое поскрипывание колес, но и оно скоро затихло.

Январь,

1999.

http://dl3.joxi.net/drive/2021/10/08/0042/2750/2808510/10/a00783763d.jpg

+1

44

Нас с детства так учили, что мы правы,
Мечом махать учились с ночи до зари,
А выросши и не найдя иной забавы,
Отправились искать мы пуп Земли.

Нам дОроги дорогИ те, что длинны,
Домой нас не заманишь калачом.
А то, что лезем мы в чужие палестины,
Нам нипочем! Нам нипочем!

Идем на подвиг мы не ради юных дам,
Несем мы крест, но нет на нас креста -
Порубим головы неверным сарацинам
Во славу неумершего Христа!

Безумству храбрых наши песни спеты,
Безумству по расчету и в хмелю.
И души наши нам заранее отпеты
Чтоб головы могли сложить в бою.

А души те закованы в доспехи
И не поранить их, не укорить,
И наше буйства, и наши спеси
Не укротить! Не укротить!

И вот картина та - рыдайте, вдовы:
Идет-бредет в песках стальная рать.
За гроб Господен мы кого угодно в гроб загоним,
Вколотим в землю, в бога, душу, мать!

А после, может быть, придется туго,
Как вспомним мы, что пленных велено не брать,
Но все ж простят нас Римский Папа вместе с Богом -
Чего ж бояться? Руби их, брат!

Нам в старости дано благополучье:
Костры, что очищают - не для нас.
Утехи старости - воспоминанья
Дурманят нас! Дурманят нас!

Пусть поступь наша - рокот погребальный,
Но ангелам и всем чертям назло, -
Мужи лихие в образе печальном
Под именем добра несем мы зло.

+3

45

Павел Розов

Явление львицы

- Смотрите, львица!

Мы резко остановились, будто разом наткнулись на невидимую стену. Да, это действительно была львица.

- Во, а ты говорил - мак хреновый! - Попытался схохмить Серега, но осекся. Он тоже увидел львицу.

Она шла по боковой аллее, отделенная от нас хилой цепочкой кустиков, почти незаметная в сумерках. Спокойно вышагивала, пригнув голову к земле, словно выслеживала кого-то. Похоже, ее совсем не волновало, что дело происходит не где-нибудь в африканской саванне, где ей было бы самое место, а на главной аллее городского парка.

Это была довольно странная львица. Худые бока ввалились так, что были видны проступившие ребра, шерсть висела клочьями и была покрыта темными пятнами, правда, это могло казаться из-за игры теней от веток. Ее вполне можно было принять за просто очень большую собаку, если бы не мягкая, явно кошачья поступь, плавность всех движений, несвойственная собакам, если бы не длинный, слишком подвижный и явно не собачий хвост.

Мы обалдело переглянулись. Все это было похоже на сон. Шумная аллея центрального парка, мирно прогуливающиеся люди, летние забегаловки, дискотеки, всякие там пиво-мороженые... И вдруг - львица. Всем троим не может казаться, а групповые галлюцинации - вещь еще более экзотическая, чем появление львицы в наших краях.

Происходящее было настолько дико и нелепо, что на какое-то мгновение нас всех троих несколько зашкалило.

С отвалившимися челюстями смотрели мы, как она поравнялась с нами. Следом за ней на почтительном расстоянии трусило с десяток разномастых дворгняг. Мне даже показалось, что в этой стае криволапых, с бочкообразными телами, порожденных веками беспорядочного собачьего коитуса уродцев она - вожак. Но это было не так. Для них она тоже была чужаком. Собаки со страхом и как-то затравленно поглядывали на нее, но ни одна, даже самая мелкая и паршивая, не осмеливалась тявкнуть.

Метрах в пяти впереди нее шел мужчина, глядя себе под ноги и заложив руки за спину.

- Может, она евоная. - робко спросил Мишка, кивком указывая на мужчину.

- Угу, это заезжий дрессировщик вывел подышать свежим воздухом своего питомца. Без поводка и намордника.

И в самом деле, мужчина, похоже, и не подозревал о том, кто неторопливо трусит в нескольких метрах у него за спиной.

И только сейчас я заметил одну странность. Никто кроме нас не обращал внимания на львицу. Не было ни удивленных криков, ни вполне уместной паники. Все шло своим чередом, люди продолжали прогуливаться, спокойно сидели на скамейках, переговаривались друг с другом. Бредовость ситуации, казалось, никого не удивляла.

То же заметили и остальные.

- Почему они никак не реагируют? - Спросил Мишка, ошарашенно оглядываясь.

- Им нет до нее дела. - Пожал плечами Серега. - А ей, похоже, нет дела до нас.

Хотя на улице и было тепло, меня продрал озноб. Было довольно странно ощущать себя единственными зрячими в толпе слепых.

Но это было не совсем так. Другие люди тоже, по-видимому, замечали львицу, по-крайней мере, чувствовали, что происходит что-то не то.

Она шла мимо летнего кафе на открытом воздухе, и на минуту за столиками воцарилось неловкое молчание. Посетители со смущением ковырялись в тарелках, стараясь не смотреть ни на своих спутников, ни на окружающих, не понимая, чем же вызвана эта странная пауза. Бармен, может быть в первый раз за весь день, вдруг принялся усердно протирать стаканы, то и дело поглядывая сквозь мутное стекло на неполную, словно надкушенную, луну. Казалось, даже музыка, льющаяся из плохонькой стереосистемы, стала тише. И только когда львица скрылась за поворотом, раздались неуверенные смешки и покашливания, послышались негромкие отрывистые фразы, люди пытались вновь нащупать нить неожиданно оборвавшихся разговоров, а молодая пара за крайним столиком снова принялась самозабвенно целоваться, совсем позабыв о раскисшем мороженном, на столике перед ними...

Казалось, они нарочно старались не обращать на нее внимание, словно на что-то постыдное, на что не стоит смотреть.

- Может, это, делать что-то надо? - не унимался Мишка.

Мы посмотрели на него, как на больного, нуждающегося в особом уходе.

- Дай ему жетон. Пусть позвонит куда надо, скажет, что по парку бродит львица. Мешает отдыхающим.

Мишка замолчал, потупившись.

А львица тем временем уже удалялась прочь. Я зачарованно смотрел на нее, пытаясь представить, откуда она могла здесь взяться. Сбеги она из зоопарка или цирка - весь город бы уже на ушах стоял, а тут - ничего. И уж совсем невозможно было представить, почему, отощав до такой степени, она не бросалась на людей, а мирно трусила мимо, не обращая на них никакого внимания, словно позабыв о том, что она - грозный хищник, что она как-никак царица зверей.

Жалкая она была какая-то, как побитая собака. Смотреть на нее было почему-то неловко, словно на неприкрытую наготу пожилой женщины.

Реальность дала трещину и извергла на свет Божий чудо. Потрепанное, помоечное чудо, как насмешка. Робко, холостым беззвучным выстрелом шла она мимо умолкающих, отворачивающихся, упорно старающихся делать вид, что ничего необычного не происходит, людей. Мне даже почудилось, что она с тоской вглядывается во встречные лица, хотя это вряд ли было так. Может, она кого-то искала, но этим кем-то не был никто из нас - хотя бы в этом Серега был прав. Может быть, тот, кого она искала, вообще не существовал.

Сами еще не понимая, зачем, мы медленно двинулись вслед за ней.

- Мама, мама, смотри - львица! - удивленно вскрикнула девочка лет пяти, тыча пальчиком в направлении удаляющейся тени.

- Ну что ты, маленькая. Это просто большая собака. Львы, они в Африке водятся... Иди сюда, нам уже пора домой.

Но львица, наверное, не знала, что должна водиться в Африке, а может, ей было плевать, и потому она просто пошла дальше, одной ей ведомой дорогой. В какой-то момент она свернула с дорожки и пропала в кустах. Мы остановились. Идти за ней в кусты никто не решался.

Дворняги, сопровождавшие ее, тоже остались, в нерешительности кружа возле того места, где скрылась львица, потом ни с того ни с сего затеяли шумную визгливую ссору между собой и, вдруг, словно по команде бросились врассыпную.

Некоторое время мы молча топтались у четко очерченного круга света под фонарем. Первым заговорил Мишка:

- Ну, что будем делать? - он просительно посмотрел на нас, как будто мы должны были знать, что нужно делать в таких ситуациях.

- А что делать? Пошли отсюда. Это дело надо того. - Серега щелкнул себя по шее: - А то львы какие-то... Бред!

Он был прав. Львица ушла, оставаться здесь дольше не имело смысла. Я в последний раз посмотрел в ту сторону, где она скрылась. Там было тихо. Мы повернулись и медленно побрели прочь.

Больше мы ее не видели.

Ноябрь,

1999

+2

46

Уже закончилось веселье,
Все разбежались по домам.
Лишь недопитое вино
Полнит надколотый стакан.
А что-то слышное едва
Не позволяет отдохнуть –
Его нельзя ни отпустить,
Ни отпугнуть.

Я долго вслушиваюсь в это
Лишь чуть заметное ничто.
Оно зовет, не нарушая тишину.
И, может, стоит окунуться
В эту забавную игру.
Возьми гитару, подыграй
Мне что-нибудь.

+2

47

Стена на глазах,
Я остывшая вена,
Погасшая свеча,
Расплавленный снег.
Здравствуй, душа,
Что расстреляна поутру.
Руки чувствуют тень,
Я лечу на свет.

Скупые мечты
Разлетаются перьями
В туман над лиманами,
Под серый покров.
Там седые волхвы
В грязных серых одеждах
В ладьях по реке
Сплавляют любовь.

Припев:
Напои меня,
Согрей мой холод,
Разбавь мой лед
Своим огнем.
Напои меня,
И мы уйдем,
Тогда, когда
Мы уйдем…

Да, я белая ночь,
Я иссякшее топливо
Наивных идей,
Разбившихся в пыль.
На пустых площадях
Топчется одиночество,
Да хозяин-закат
Шевелит полынь.

+2

48

Я Чебуратора не знал, но помяну.

0

49

Когда который месяц дождь и ночи без снов,
Когда пропали из виду крыши домов.
Но все это было уже потом,
Тогда, когда после нас был потоп.
Тогда, когда после нас был потоп.

Пьяный город сдался и лег на дно,
Он оброс кораллом и ему все равно.
Он навечно забылся на спинах китов
Потому что после нас был потоп.
Потому что после нас был потоп.

А мы жили, мы любили, мы писали стихи.
Мы не хуже, мы не лучше и мы тоже ушли.
Мы не сняли ни своих и ни чужих оков,
Так почему же после нас был потоп?

+2

50

http://forumupload.ru/uploads/0013/1f/fe/90/t272228.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0013/1f/fe/90/t310469.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0013/1f/fe/90/t312626.jpg

+5

51

http://forumupload.ru/uploads/0013/1f/fe/90/t198016.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0013/1f/fe/90/t223439.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0013/1f/fe/90/t364492.jpg

+5

52

http://forumupload.ru/uploads/0013/1f/fe/90/t37479.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0013/1f/fe/90/t497397.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0013/1f/fe/90/t299705.jpg

+5

53

Совсем молодой пацан...

+1

54

guzja
Спасибо огромное.

+2

55

#p338778,morozka написал(а):

там непонятно все. Пневмония, ковид - негатив. В св-ве о смерти пишут при этом что ковид, а родителям в морге сказали что по факту - отказ поджеоудочной

У нашей санитарки в августе умер муж. Как-то очень быстро и неожиданно. Стало не хватать воздуха. Подумали, что пневмония, сделали КТ - нет, не пневмония, хотя по симптомам очень похоже было. Положили в больницу. В обед положили, а вечером умер.  Диагноз при "вскрытии" (которого точно не было): ишемическая болезнь сердца, кардиосклероз.... 66 лет мужику было.
Жену попросили подписать бумагу, что умер от КОВИДА и даже предложили 3 тысячи за это. 

Я ничего не могу понять: кому, зачем всё это нужно? Почему не делают вскрытия, а деньги с родственников за это берут (да, у нас берут! оказывается!  не знала!). Зачем подписывать какие-то бумаги, ещё получать за это деньги? Значит там чья-то материальная заинтересованность? За ковидных платят? Скорее всего.
А мужик, вместе с женой,  ковидом болел в марте или апреле, но без обращения к врачам, то есть случай прошёл  мимо статистики. 

Так и с Че Бурашкой. Просто судьба или стечение обстоятельств. (
Если поджедудочная, то исход всегда непредсказуем и может быть очень быстрым и неожиданным. Причём в любом возрасте, как у мужчин, так и у женщин. И, практически, не поддаётся лечению.

А я думала, что Че был программистом. Этнея его часто называла "потным программистом", но то любя. А он оказывается писал. Грустно!

Отредактировано Mary777 (2021-10-08 23:37:36)

+4

56

#p338870,morozka написал(а):

слушай, а можешь тот докУмент в теме найти? Я искала-искала и не нашла. А поиск для незалогиненых не работает

Пожалуйста! У меня всё, как в аптеке!

https://d.radikal.ru/d13/2110/89/ca587b65ca84.jpg

Отредактировано Mary777 (2021-10-08 23:28:25)

+3

57

А может неугодным был нашему политическому режиму? Сейчас так легко со всеми умными и несогласными расправляются. ( это я про Антона Полякова сейчас прочла и мысль такая появилась). Мы же не знаем с кем он пил накануне.  :(

Отредактировано Mary777 (2021-10-10 21:22:20)

0

58

http://forumupload.ru/uploads/0013/1f/fe/90/t281996.jpg

+3

59

http://forumupload.ru/uploads/0013/1f/fe/90/t320762.jpg

+3

60

А он оказывается писал.

Мы все писали понемногу, кто теорему, кто донос... Самым важным будет, что в итоге напишут о нас.

+1

Быстрый ответ

Напишите ваше сообщение и нажмите «Отправить»



Вы здесь » форум для доброжелательного общения » Жизнь на форуме » Памяти Че. Павел Розов