Мадж, ты писал что твои предки блокадники. Мож будет интересно. Из воспоминаний отца моего друга.
Судравский Дмитрий Дмитриевич (04.03.1927, Ленинград—19.11.2012, Москва).
«…Мой дед, полковник лейб-гвардии Гренадерского полка Владимир Ксаверьевич Судравский, погиб в бою с германцами в 1914 г. Его брат, Борис, погиб в бою в 1915 г. Оба были произведены посмертно в генерал-майоры и награждены — один Георгиевским оружием, а другой — орденом Святого Георгия IV степени. Моя мать Измайлова Евгения Николаевна была дочерью настоятеля Преображенского всей Гвардии собора Измайлова Николая Ивановича, который был духовником академика Ивана Петровича Павлова и артиста Николая Константиновича Черкасова. После гибели моего деда семья получала за него пенсию. Отец и дядя учились за казенный счет в кадетском корпусе.
Первые годы после революции в Петрограде были разруха и голод, как и по всей стране. Обстановка была сложная. Из города в массовом порядке высылали представителей интеллигенции, бывших военных и чиновников. Многих по малейшему поводу расстреливали. Отчим отца, полковник лейб-гвардии Гренадерского полка Николай Викторович Поливанов, был выслан в 1925 г. в г. Туруханск. В ссылке он пробыл около 8 месяцев. После получил право проживания за минусом 12 городов и вернулся в Боровичи Ленинградской области. В 1927 г. он был снова арестован. Затем он, с моей бабушкой, Еленой Дмитриевной, уехал в Детское Село (Царское Село), где они жили до ареста в 1935 г. Оба были высланы в Оренбург. В 1938 г. он был расстрелян.
Брат отца, Борис Владимирович, после поражения Белого движения ушел в изгнание и умер в Аргентине. Судьбы русских офицеров и генералов после Октябрьского переворота 1917 г. были в основной своей части трагичны. Расстрелы, преследования, голод, изгнание.
Наша семья жила на улице Рылеева (бывшая Спасская), дом 3, квартира 10. Это был пятиэтажный дом, в котором до революции жило много гвардейских офицеров. До революции… После революции квартиры разделили на комнаты, превратив их в коммунальные. Нашей семье достались две комнаты с подсобным помещением, в котором позднее были оборудованы маленькая кухня и ванная комната.
В соседней комнате жила семья моего деда, протоиерея Н.И. Измайлова. Отец работал над созданием подводных лодок в конструкторском бюро Балтийского судостроительного завода. Как сквозь сон детские воспоминания воскрешают картины ареста отца и деда в 1931 г. и долгое ожидание их домой. В 1937 г., после ареста моих родителей, наша квартира была конфискована вместе со всем имуществом. Я должен был попасть в детский дом, но, к счастью, во время ареста мамы меня успели забрать к себе дед с бабушкой. Я жил в семье своего деда. В комнате было несколько икон и киот с лампадами, подвешенными на цепочках. Во время блокады мы по размаху качающихся лампад определяли приближение вражеских бомбардировщиков.
Моя мама, сосланная в Казахстан, избежала ужасов блокады, но очень переживала за нас. В 1940 г. я с бабушкой ездил к ней. Дорога была длинная, мы ехали почти четверо суток. В Джамбуле на вокзале нас встретила мама. Прожили мы у нее около месяца и вернулись в Ленинград. Мне редко удавалось послать ей весточку, переписку с ней вел дед. В блокаду школьникам, как иждивенцам, выдавали 125 граммов хлеба. Чтобы их получить, приходилось выстаивать на морозе длинные очереди в булочной. Чтобы выжить, я с сестрой ходил на Сенной рынок, где можно было обменять вещи на хлеб, крупу, жмых, столярный клей и другие суррогаты. Однажды нам удалось обменять золотые карманные часы фирмы «Мозер» на буханку черного хлеба из отрубей и жмыха. Осенью удавалось с риском для жизни добыть картошку и другие овощи на пригородных огородах.
Нашей соседкой по квартире была внучка героя Севастопольской обороны вице-адмирала В.А. Корнилова. Мы любили бывать у нее и рассматривать старинные альбомы с фотографиями, военные журналы и старые газеты с иллюстрациями. Она умерла одной из первых в нашей квартире.
Сестра моей мамы осталась одна со своей дочкой Алечкой, которая была моложе меня на год. Тетя работала в конструкторском бюро на заводе. Она ходила на работу через Неву по льду и приносила нам баночку с баландой, которой их там кормили. Все отдавая нам, она умерла первой в нашей семье, потеряв сознание на тропинке через Неву. Следующей умерла бабушка. Дед, будучи настоятелем, до последнего момента служил в храме. Изредка его навещали прихожане, немного помогая продуктами. Нам с сестрой постоянно приходилось добывать воду, дрова, ходить за «пайкой» и выполнять другие домашние обязанности. Я участвовал в дежурствах на крыше нашего дома и в школе. Затем нас с сестрой районные власти устроили в детский дом, что спасло нас от голодной смерти. В детском доме меня навещал друг детства моего отца Дмитрий Лобанов, заместитель ректора Ленинградского университета.
В феврале 1942 г. коллектив университета должны были эвакуировать в Саратов. Записав меня своим племянником, он вывез меня, вместе со своей семьей, через Ладожское озеро. Детский дом, в котором оставалась моя сестренка, за которую я очень переживал, эвакуировали через месяц. Она умерла от истощения и болезни в Вологде. …Наш эшелон медленно продвигался к Саратову. По пути следования многие сотрудники, особенно пожилые, умирали от истощения и болезней.
Вместе с нами ехали артисты джаза Утесова. Нас удивляли их постоянные стычки и скандалы из-за распределения продуктов. В Саратове мы были размещены в зданиях местного университета. Был проведен медицинский осмотр. Многих, в том числе и меня, поместили для лечения в больницы города. В нашей палате лежало два преподавателя, аспирант, студент и я. В больнице я пролежал три месяца. За это время умерло трое. Из Саратова я сразу написал маме. Для нее это была неожиданная и радостная весть, так как дедушка написал ей, что я погиб при бомбежке. В 1942 г. он умер от истощения.
Через месяц после выписки из больницы я уже был у мамы в Джамбуле. В городе жило много ссыльных женщин — жен репрессированных руководящих работников. Многие из них жили в окрестных казахских селах, работая в колхозах по выращиванию хлопка. Моей маме повезло, ей разрешили жить в городе под надзором. Она регулярно отмечалась в соответствующих органах. Жила она, снимая комнату у местных жителей, и зарабатывала на жизнь шитьем платьев. В нашей небольшой комнате была печка с плитой, которая топилась саксаулом и кизяком. Саксаул покупали на рынке, а кизяк изготавливали из высушенного на солнце помета коров, верблюдов и ишаков. В конце лета я устроился в МТС учетчиком тракторной бригады, обслуживающей один из пригородных колхозов. Бригадиром был немец, высланный из республики немцев Поволжья. Это был двухметрового роста веселый и добродушный человек. Моей обязанностью был учет на колхозном току зерна, поступающего от комбайнов. За свою работу я получил мешок зерна, который стал для нас хорошим подспорьем. Для пополнения нашего скудного рациона я ходил с рюкзаком, километров за двадцать от города, на поля, собирать неубранные корнеплоды сахарной свеклы. …Потом была армия. После демобилизации моя жизнь протекала в Москве. Приезд мамы. Посмертная реабилитация отца…»
