«.. Серебренников, который еще и сценарист, и сценограф, и не пытался это сделать. Соавторы мудро сосредоточились на узловых моментах. Они взяли биографию Нуреева как точку отсчета – и сочинили спектакль, который можно было бы назвать хлестким журналистским слоганом, родившимся после истории побега от «совка» в парижском аэропорту.

Балет «Нуреев» — это, конечно же, история прыжка к свободе. К свободе «от» — и к свободе «для».
К возможности прожить свою, а не навязанную кем-то жизнь. К мании разноликого творчества, обуревающей танцовщика с тремястами спектаклями в год. Все детали биографии, использованные в этом не балете даже, а придуманном Серебренниковым конгломерате танца, драмы и оперы, работают на такую идею.

Композитор Илья Демуцкий, по его словам, творил партитуру по наказу хореографа: написать с эмоциями, «чтоб прям душу рвало». Музыку, которую оркестр Большого театра играл под управлением дирижера Антона Гришанина, отдельно вряд ли будут слушать, но она идеальна для балета-байопика: автор бесхитростно, почти без иронии, оперирует готовыми клише, что и воссоздает нужную картину.

Сам Демуцкий рассказывает о «примитивной, удушающей музыке» в эпизоде ленинградской балетной школы, о «патриотической удушающей советской песне», о миксте нескольких классических балетов, перетекающих друг в друга и обратно — так нам напоминают о коронных партиях Нуреева..»

«..Хореография Посохова здесь удивительная: как можно было достичь одновременно откровенного эротизма и воплотить несомненный душевный, артистический порыв? Если вообще говорить о танцах этого балета, то они сделаны уверенной рукой, которая знает толк в небанальном комбинировании классических па. И в уместной пластической интонации, придающей обычному — необычный смысл, а привычному – довольно неожиданный ракурс.

Типичная для Серебренникова саркастически-социальная сцена побега в Ле Бурже, когда родина, насильственно тянущая артиста в цепкие объятия, воплощена в казенном женском хоре в плюшевых платьях, с солисткой (Светлана Шилова), штампованно поющей о любви к отечеству.

А в Европе — вольная жизнь, среди молодежи в костюмах прет-а-порте, гулянка у богачей в шубе на голое тело, перемигивания с компанией упоительно порочных («манких», как сказано в либретто) трансвеститов в Булонском лесу.

Завсегдатаи «Гоголь-центра» весь спектакль отмечали кое-какие, то здесь, то там, отсылки к «Машине Мюллера». И, наконец, съемка обнаженного Рудольфа у фотографа Аведона, Да, знаменитая фотография с голым телом анфас, бурно обсуждаемый хит летних репетиций, теперь в глаза не маячит. Самое интересное в проекции срезает линия окна..»

«.. Аукционист зачитывает письма, написанные сейчас, в 2017 году, соратниками и учениками Нуреева. Звучат пафосные воспоминания, а Вячеслав Лопатин и Светлана Захарова (оба превосходны) их как бы «отанцовывают».

Пафоса иной раз слишком много, как и произносимого текста, и повторений аукционных сцен. Да и хороший, но слишком интеллигентный для этой роли танцовщик Лантратов, обладающий отнюдь не нуреевским темпераментом, все-таки не передает его легендарную грубоватую харизму. Так что яркая нецензурная брань, которую Нуреев, всесильный глава балета Парижской оперы, обрушивает в спектакле на труппу, кажется насущно необходимой художественной краской..»